— Нет, мой друг, я сказал, что я в стороне… То есть я далполное согласие. И будь уверен, мой милый мальчик, что я тебя слишком люблю. НоКатерина Николаевна слишком, слишком настоятельно потребовала… А, да вот!

В эту минуту вдруг показалась в дверях Катерина Николаевна.Она была одета как для выезда и, как и прежде это бывало, зашла к отцупоцеловать его. Увидя меня, она остановилась, смутилась, быстро повернулась ивышла.

— Voilà![79] — вскричал пораженный и ужасновзволнованный князь.

— Это недоразумение! — вскричал я, — это какая-то однаминута… Я… я сейчас к вам, князь!

И я выбежал вслед за Катериной Николаевной.

Затем все, что последовало, совершилось так быстро, что я нетолько не мог сообразиться, но даже и чуть-чуть приготовиться, как вести себя.Если б я мог приготовиться, я бы, конечно, вел себя иначе! Но я потерялся какмаленький мальчик. Я было бросился в ее комнаты, но лакей на дороге сказал мне,что Катерина Николаевна уже вышла и садится в карету. Я бросился сломя головуна парадную лестницу. Катерина Николаевна сходила вниз, в своей шубе, и рядом сней шел или, лучше сказать, вел ее высокий стройный офицер, в форме, безшинели, с саблей; шинель нес за ним лакей. Это был барон, полковник, леттридцати пяти, щеголеватый тип офицера, сухощавый, с немного слишкомпродолговатым лицом, с рыжеватыми усами и даже ресницами. Лицо его было хоть исовсем некрасиво, но с резкой и вызывающей физиономией. Я описываю наскоро, какзаметил в ту минуту. Перед тем же я его никогда не видал. Я бежал за ними полестнице без шляпы и без шубы. Катерина Николаевна меня заметила первая ибыстро прошептала ему что-то. Он повернул было голову, но тотчас же кивнулслуге и швейцару. Слуга шагнул было ко мне у самой уже выходной двери, но яотвел его рукой и выскочил вслед за ними на крыльцо. Бьоринг усаживал КатеринуНиколавну в карету.

— Катерина Николавна! Катерина Николавна! — восклицал ябессмысленно (как дурак! Как дурак! О, я все припоминаю, я был без шляпы!).

Бьоринг свирепо повернулся было опять к слуге и что-токрикнул ему громко, одно или два слова, я не разобрал. Я почувствовал, чтокто-то схватил было меня за локоть. В эту минуту карета тронулась; я крикнулбыло опять и бросился за каретой. Катерина Николавна, я видел это, выглядывалав окно кареты и, кажется, была в большом беспокойстве. Но в быстром движениимоем, когда я бросился, я вдруг сильно толкнул, совсем о том не думая, Бьорингаи, кажется, очень больно наступил ему на ногу. Он слегка вскрикнул, скрежетнулзубами и, сильною рукою схватив меня за плечо, злобно оттолкнул, так что яотлетел шага на три. В это мгновение ему подали шинель, он накинул, сел в сании из саней еще раз грозно крикнул, указывая на меня лакеям и швейцару. Тут онименя схватили и удержали: один слуга набросил на меня шубу, другой подал шляпу,и — я уж не помню, что они тут говорили; они что-то говорили, а я стоял и ихслушал, ничего не понимая. Но вдруг бросил их и побежал.

Ничего не разбирая и наталкиваясь на народ, добежал янаконец до квартиры Татьяны Павловны, даже не догадавшись нанять дорогойизвозчика. Бьоринг оттолкнул меня при ней! Конечно, я отдавил ему ногу, и онинстинктивно оттолкнул меня как человек, которому наступили на мозоль (а может,я и впрямь раздавил ему мозоль!). Но она видела, и видела, что меня хватаютслуги, и это все при ней, при ней! Когда я вбежал к Татьяне Павловне, то впервую минуту не мог ничего говорить и нижняя челюсть моя тряслась как влихорадке. Да я и был в лихорадке и сверх того плакал… О, я был так оскорблен!

— А! Что? Вытолкали? И поделом, и поделом! — проговорилаТатьяна Павловна; я молча опустился на диван и глядел на нее.

— Да что с ним? — оглядела она меня пристально. — На, выпейстакан, выпей воду, выпей! Говори, что ты еще там накуролесил?

Я пробормотал, что меня выгнали, а Бьоринг толкнул на улице.

— Понимать-то можешь что-нибудь али еще нет? На вот, прочти,полюбуйся. — И, взяв со стола записку, она подала ее мне, а сама стала передомной в ожидании. Я сейчас узнал руку Версилова, было всего несколько строк: этобыла записка к Катерине Николавне. Я вздрогнул, и понимание мгновенноворотилось ко мне во всей силе. Вот содержание этой ужасной, безобразной,нелепой, разбойнической записки, слово в слово:

«Милостивая государыня,

Катерина Николаевна,

Как вы ни развратны, по природе вашей и по искусству вашему,но все же я думал, что вы сдержите ваши страсти и не посягнете по крайней мерена детей. Но вы и этого не устыдились. Уведомляю вас, что известный вамдокумент наверно не сожжен на свечке и никогда не был у Крафта, так что выничего тут не выиграете. А потому и не развращайте напрасно юношу. Пощадитеего, он еще несовершеннолетний, почти мальчик, не развит и умственно ифизически, что ж вам в нем проку? Я беру в нем участие, а потому и рискнулнаписать вам, хоть и не надеюсь на успех. Честь имею предупредить, что копию ссего одновременно посылаю к барону Бьорингу.

А. Версилов».

Я бледнел, читая, но потом вдруг вспыхнул, и губы моизатряслись от негодования.

— Это он про меня! Это про то, что я открыл ему третьегодня! — вскричал я в ярости.

— То-то и есть, что открыл! — вырвала у меня записку ТатьянаПавловна.

— Но… я не то, совсем не то говорил! О боже, что она можетобо мне теперь подумать! Но ведь это сумасшедший? Ведь он сумасшедший… Я вчераего видел. Когда письмо было послано?

— Вчера днем послано, вечером пришло, а сегодня она мнепередала лично.

— Но я его видел вчера сам, он сумасшедший! Так не могнаписать Версилов, это писал сумасшедший! Кто может написать так женщине?

— А вот такие сумасшедшие в ярости и пишут, когда отревности да от злобы ослепнут и оглохнут, а кровь в яд-мышьяк обратится… А тыеще не знал про него, каков он есть! Вот его и прихлопнут теперь за это, такчто только мокренько будет. Сам под секиру лезет! Да лучше поди ночью наНиколаевскую дорогу, положи голову на рельсы, вот и оттяпали бы ее ему, колитяжело стало носить! Тебя-то что дернуло говорить ему! Тебя-то что дергало егодразнить? Похвалиться вздумал?

— Но какая же ненависть! Какая ненависть! — хлопнул я себяпо голове рукой, — и за что, за что? К женщине! Что она ему такое сделала? Чтотакое у них за сношения были, что такие письма можно писать?

— Не-на-висть! — с яростной насмешкой передразнила меняТатьяна Павловна.

Кровь ударила мне опять в лицо: я вдруг как бы что-то понялсовсем уже новое; я глядел на нее вопросительно изо всех сил.

— Убирайся ты от меня! — взвизгнула она, быстро отвернувшисьи махнув на меня рукой. — Довольно я с вами со всеми возилась! Полно теперь!Хоть провалитесь вы все сквозь землю!.. Только твою мать одну еще жалко…