— Нет, это — не мечта. Он был у меня сегодня и объяснилподробнее. Акции эти давно в ходу и еще будут пущены в ход, но, кажется, где-тоуж начали попадаться. Конечно, я в стороне, но «ведь, однако же, вы тогдаизволили дать это письмецо-с», — вот что мне сказал Стебельков.

— Так ведь вы же не знали, для чего, или знали?

— Знал, — отвечал тихо князь и потупил глаза. — То есть,видите ли, и знал и не знал. Я смеялся, мне было весело. Я ни о чем тогда недумал, тем более что мне было совсем не надо фальшивых акций и что не ясобирался их делать. Но, однако же, эти три тысячи, которые он мне тогда дал,он даже их и на счет потом не поставил, а я допустил это. А впрочем, почем вызнаете, может быть, и я был фальшивый монетчик? Я не мог не знать, я — немаленький; я знал, но мне было весело, и я помог подлецам каторжникам… и помогза деньги! Стало быть, и я фальшивый монетчик!

— О, вы преувеличиваете; вы виноваты, но вы преувеличиваете!

— Тут, главное, есть один Жибельский, еще молодой человек,по судейской части, нечто вроде помощника аблакатишки. В этих акциях он тут —тоже какой-то участник, ездил потом от того господина в Гамбурге ко мне, спустяками разумеется, и я даже сам не знал, для чего, об акциях и помину небыло… Но, однако же, у него уцелело моей руки два документа, всё записки по двестрочки, и, уж конечно, они тоже свидетельствуют; это я сегодня хорошо понял.Стебельков объясняет, что этот Жибельский мешает всему: он что-то там украл,чьи-то деньги, казенные кажется, но намерен еще украсть и затем эмигрировать;так вот ему надобно восемь тысяч, не меньше, в виде вспомоществования наэмиграцию. Моя часть из наследства удовлетворяет Стебелькова, но Стебельковговорит, что надо удовлетворить и Жибельского… Одним словом, отказаться от моейчасти в наследстве и еще десять тысяч — вот их последнее слово. И тогда мневоротят мои две записки. Они — сообща, это ясно.

— Явная нелепость! Ведь если они донесут на вас, то себяпредадут! Они ни за что не донесут.

— Понимаю. Они совсем и не грозят донести; они говоряттолько: «Мы, конечно, не донесем, но, в случае если дело откроется, то»… вотчто они говорят, и все; но я думаю, что этого довольно! Дело не в том: что бытам ни вышло и хотя бы эти записки были у меня теперь же в кармане, но бытьсолидарным с этими мошенниками, быть их товарищем вечно, вечно! Лгать России,лгать детям, лгать Лизе, лгать своей совести!..

— Лиза знает?

— Нет, всего она не знает. Она не перенесла бы в своемположении. Я теперь ношу мундир моего полка и при встрече с каждым солдатоммоего полка, каждую секунду, сознаю в себе, что я не смею носить этот мундир.

— Слушайте, — вскричал я вдруг, — тут нечего разговаривать;у вас один-единственный путь спасения: идите к князю Николаю Ивановичу,возьмите у него десять тысяч, попросите, не открывая ничего, призовите потомэтих двух мошенников, разделайтесь окончательно и выкупите назад ваши записки…и дело с концом! Все дело с концом, и ступайте пахать! Прочь фантазии, идоверьтесь жизни!

— Я об этом думал, — сказал он твердо. — Я весь день сегоднярешался и наконец решил. Я ждал только вас; я поеду. Знаете ли, что я никогда вмоей жизни не брал ни копейки у князя Николая Ивановича. Он добр к нашемусемейству и даже… принимал участие, но собственно я, я лично, я никогда не бралденег. Но теперь я решился… Заметьте, наш род Сокольских старше, чем род князяНиколая Ивановича: они — младшая линия, даже побочная, почти спорная… Нашипредки были в вражде. В начале петровской реформы мой прапрадед, тоже Петр, были остался раскольником и скитался в костромских лесах. Этот князь Петр вовторой раз тоже на недворянке был женат… Вот тогда-то и выдвинулись эти другиеСокольские, но я… о чем же я это говорю?

Он был очень утомлен, почти как бы заговаривался.

— Успокойтесь же, — встал я, захватывая шляпу, — лягтеспать, это — первое. А князь Николай Иванович ни за что не откажет, особеннотеперь на радостях. Вы знаете тамошнюю-то историю? Неужто нет? Я слышал дикуювещь, что он женится; это — секрет, но не от вас, разумеется.

И я все рассказал ему, уже стоя со шляпой в руке. Он ничегоне знал. Он быстро осведомился о подробностях, преимущественно времени, места ио степени достоверности. Я, конечно, не скрыл, что это, по рассказам, произошлототчас вслед за его о вчерашним визитом к Анне Андреевне. Не могу выразить,какое болезненное впечатление произвело на него это известие; лицо егоисказилось, как бы перекосилось, кривая улыбка судорожно стянула губы; подконец он ужасно побледнел и глубоко задумался, потупив глаза. Я вдруг слишкомясно увидел, что самолюбие его было страшно поражено вчерашним отказом АнныАндреевны. Может быть, ему слишком уж ярко, при болезненном настроении его,представилась в эту минуту вчерашняя смешная и унизительная роль его перед этойдевицей, в согласии которой, как оказывалось теперь, он был все время такспокойно уверен. И, наконец, может быть, мысль, что сделал такую подлость передЛизой и так задаром! Любопытно то, за кого эти светские франты почитают другдруга и на каких это основаниях могут они уважать друг друга; ведь этот князьмог же предположить, что Анна Андреевна уже знает о связи его с Лизой, всущности с ее сестрой, а если не знает, то когда-нибудь уж наверно узнает; ивот он «не сомневался в ее решении»!

— И неужели же вы могли подумать, — гордо и заносчивовскинул он вдруг на меня глаза, — что я, я способен ехать теперь, после такогосообщения, к князю Николаю Ивановичу и у него просить денег! У него, жениха тойневесты, которая мне только что отказала, — какое нищенство, какое лакейство!Нет, теперь все погибло, и если помощь этого старика была моей последнейнадеждой, то пусть гибнет и эта надежда!

Я с ним про себя в душе моей согласился; но надействительность надо было смотреть все-таки шире: старичок князь разве былчеловек, жених? У меня закипело несколько идей в голове. Я и без того, впрочем,решил давеча, что завтра непременно навещу старика. Теперь же я постаралсясмягчить впечатление и уложить бедного князя спать: «Выспитесь, и идеи будутсветлее, сами увидите!» Он горячо пожал мою руку, но уже не целовался. Я далему слово, что приду к нему завтра вечером, и «поговорим, поговорим: слишкоммного накопилось об чем говорить». На эти слова мои он как-то фатальноулыбнулся.

Всю ту ночь снилась мне рулетка, игра, золото, расчеты. Явсе что-то рассчитывал, будто бы за игорным столом, какую-то ставку, какой-тошанс, и это давило меня как кошмар всю ночь. Скажу правду, что и весьпредыдущий день, несмотря на все чрезвычайные впечатления мои, я поминутновспоминал о выигрыше у Зерщикова. Я подавлял мысль, но впечатление не могподавить и вздрагивал при одном воспоминании. Этот выигрыш укусил мое сердце.Неужели я рожден игроком? По крайней мере — наверное, что с качествами игрока.Даже и теперь, когда все это пишу, я минутами люблю думать об игре! Мнеслучается целые часы проводить иногда, сидя молча, в игорных расчетах в уме и вмечтах о том, как это все идет, как я ставлю и беру. Да, во мне много разных«качеств», и душа у меня неспокойная.