пить, наполняя желудок водой. Но, едва отняла флягу от губ, вода яростно ринулась обратно, смешавшись с желчью, и какая-то женщина, вскрикнув, стала указывать на меня.

– У солдатика лихорадка. Сбегайте за санитарной повозкой! – крикнул лавочник, а еще кто-то выругался.

Я ощупала лицо. Я не больна. Я не могла заболеть. Я не болела ни разу в жизни, мне было плохо лишь раз, когда нас швыряло из стороны в сторону на корабле, по пути в Чесапикский залив, но и это была не болезнь. И все же от моей кожи исходил жар. Я развернулась туда, откуда пришла, желая лишь добраться до дома Анны и тем временем сдержать тошноту, но не прошла и десятка шагов, как мир накренился, сбил меня с ног, и все вокруг почернело.

* * *

Я умирала – или, быть может, уже умерла. Я не так представляла себе смерть. Я находилась в сырой, грязной комнате, где рядами лежали люди, тоже мертвые или умиравшие, – а потом вдруг все исчезало. Я трепетала, хватаясь за жизнь, как свеча на ветру. Боли не было, но я все чувствовала, и мой разум колебался меж двух жизней – той, за которую я цеплялась, и той, которой прежде жила. Двое солдат ссорились из-за моих сапог.

– На тебя не налезут. Он же мальчишка.

– И одежда нам не подойдет. Слишком он тощий. А жаль. Форма вроде новая.

Агриппа настоял на том, что мне нужна новая форма. Если ты служишь адъютантом при генерале, нельзя рядиться в тряпье.

Увижу ли я генерала еще хоть раз? От этой мысли мне сделалось жутко, но я так ослабла, что ничего не могла с этим поделать.

Как он отыщет меня? И захочет ли искать?

Спор у моей койки стих, и я снова стала десятилетней девчуркой. Я сидела на чахлой лошади, а преподобный Конант закрывал меня от холодного ветра.

Я не могла вернуться назад, в Мидлборо. Я опозорила Томасов. И все же я была там, и преподобный Конант тоже, хотя и то и другое представлялось мне невозможным. Он умер. Возможно, и я мертва. Но вот он заговорил, и голос у него оказался таким, каким я его запомнила.

– Здесь всегда будет место для тебя, Дебора, – сказал он.

– Здесь – это где? – спросила я.

– Там, где я.

– А Элизабет здесь?

– Да.

– А как же Нэт, и Финеас, и Иеремия? Они тоже здесь?

Охваченная тоской по ним, я вдруг увидела перед собой поля, где мы бегали наперегонки, и дом, где выросли, и места, которые я так любила.

– Они тоже здесь.

Я уже видела дом Томасов, его смеющиеся окошки-глаза и раскрытую дверь, из которой разбегались по полям и лесам мальчишки: они махали мне, звали, и меня затопила любовь.

Я соскользнула с лошади, спеша увидеться с ними, поприветствовать, обнять своих братьев.

Все они были здесь, любимые братья, которых я потеряла, – и Нэт, и Финеас, и Джерри. Здесь были даже Биб, и Джимми, и Ноубл – они вернулись на ферму Томасов, когда погибли под Тарритауном.

Но Джона я не видела. Джон не бежал мне навстречу, раскинув руки, не окликал меня.

Я снова повернулась к Сильванусу: он так и сидел верхом на старой лошади, держа в руке вожжи, и с сочувствием глядел на меня.

– Не бойся, Дебора, – мягко сказал священник. – Здесь тебя не обидят.

Он обещал мне это много лет назад. И сдержал слово.

– Где генерал? – спросила я.

– Его здесь нет. Он дал клятву остаться до конца.

– Но я его адъютант. Я его… жена. Я не могу бросить его.

– Тогда тебе нужно вернуться. Нужно продолжить борьбу.

– Я принесу ему лишь позор, – с сомнением и грустью в голосе возразила я. – Быть может, так лучше.

Он помотал головой:

– Нет. Так лишь проще. Но ты воин.

– Я женщина, – возразила я.

– Ты и то и другое, – сказал он, но я уже развернулась и полетела назад, от теплого света солнца в черный туннель меж мирами.

Юбки цеплялись за мои ноги, а страницы, будто выдранные из книги, всплывали в сумрачной зеленоватой воде, которая вдруг окружила меня. Я больше не была в полях Мидлборо. Я оказалась в порту. Я тонула вместе с Дороти Мэй Брэдфорд, а она плакала по своему сыну. По своему Джону. От страшного холода мои мысли застыли, дыхание замерло, и я не стала сопротивляться. Я лишь ждала, пока меня тянуло все глубже вниз, и легкие сжимались, свет отдалялся, а я никак не могла вырваться на свободу.

Прости меня, Джон. Эти слова звучали у меня в голове, хотя их произносил чужой голос. Я стала вторить им, покорившись судьбе. В конце концов, мы с Дороти Мэй не были чужими друг другу.

– Прости меня, Джон. Молю, прости. Прости.

* * *

Когда я очнулась, сердце у меня колотилось, тело затвердело от боли и я не могла двинуться; но я больше не была ни на небесах, ни в порту, хотя комната, в которой я очутилась, вполне могла оказаться адом. Какая-то женщина переходила от койки к койке, и я попыталась ее окликнуть, но не смогла выдавить ни звука, не смогла даже приподнять голову. Хуже всего был столбняк, чувство, что меня отделили от тела, что оно больше не мое, а я живу не своей жизнью или умираю не своей смертью.

В следующий момент женщина остановилась надо мной и цокнула языком.

– Такой молоденький. И красавчик. Бедняжка, – прошептала она, ласково раскатывая «р» в слове «красавчик». А потом провела рукой по моему лицу, желая закрыть мне глаза, но я снова открыла их. Мои веки дрогнули, и она вскрикнула: – Господи Боже! Да никак ты жив!

* * *

Когда я снова очнулась, на мне не оказалось формы, но и я, и все вокруг было чистым. Постель, на которой я лежала, и простыни, которыми меня накрыли, хрустели от свежести. Руки и ноги у меня по-прежнему не желали двигаться, в голове не осталось ни одной мысли, но рядом со мной кто-то находился, а когда я сумела заставить себя чуть повернуть голову, увидела двух увлеченно беседовавших о чем-то врачей. Одним из них был доктор Тэтчер.

– Несколько дней назад к нам принесли солдата, – сказал незнакомый врач. – Он упал на улице. Никто не знал, кто он такой.

– Его фамилия Шертлифф. Он из наших, – произнес доктор Тэтчер. Его голос приблизился, но от слабости я закрыла глаза. – Он умрет, доктор Бинни?

– Я уже много раз думал, что он