бунтовщики. Они новобранцы, ни один не успел еще испытать ни лишений, ни трудностей. Их следует выслушать, наказать и отпустить на все четыре стороны. Я же послезавтра отправлюсь обратно, в Уэст-Пойнт, и уведу солдат. В госпиталях полно больных желтой лихорадкой, казармы в центре города временно отвели под больницу, и, я полагаю, нам не следует прибавлять к этому еще и заботу о наших войсках.

У полковника Костюшко был дом в Филадельфии – он пригласил нас остановиться у него, пока не окончится суд. Он не собирался возвращаться в Уэст-Пойнт. Павильон стал его последним проектом, срок его службы окончился, и он с радостью возвращался в город, где прожил двадцать лет. Он предложил Агриппе остаться при нем и стать его камердинером, но Гриппи медлил с решением.

– Костюшко живет на Общественном холме, – сказал мне Агриппа. – Место самое изысканное. И жители тоже. Полковник происходит из богатой польской семьи, хотя об этом мало кто знает. Когда британцы в семьдесят седьмом захватили город, он решил, что они сожгут весь район, но дом вернулся к нему, пусть и без пары ценных вещиц, и полковник строит большие планы. Похоже, что в них вхожу и я.

Он вздохнул и поскреб щеки, обдумывая решение.

– Генерал Патерсон говорит, что решать мне. Я однажды был у Костюшко в доме, но жить там, если говорить честно, не хочу, и неважно, как сильно полковник мечтает сделать меня своим камердинером и как хорошо будет со мной обращаться. Но остановиться у него теперь будет куда приятнее, чем в казарме, и уж точно приятнее, чем в палатке на окраине города. Он ведь и генералу предложил пожить у него.

Но генерал Патерсон, как мы и планировали, вежливо отклонил приглашение Костюшко.

– Моя старшая сестра тоже живет на Общественном холме. Она ожидает меня и Шертлиффа. Мы остановимся у нее, пока дела удерживают нас в Филадельфии. Но я слышал, что доктор Тэтчер вызвался помогать врачам во временном госпитале. Думаю, полковник, он не откажется от вашего приглашения, – прибавил генерал Патерсон. А потом потрепал Гриппи по плечу и напомнил, что тот должен сам принять решение: – Я всегда найду для тебя место, Агриппа Халл. И комната в Красном доме останется за тобой, если ты этого захочешь.

– У вас есть Милашка, – пробурчал Агриппа и бросил на меня быстрый взгляд. – Я хочу чувствовать себя нужным.

Генерал помедлил, будто собираясь что-то еще сказать, но ничего не ответил. Мы сели на лошадей, пообещали вернуться утром и поехали по улочкам к разноцветным рядам домов и лавок, что тянулись вдоль суетливых речных пристаней. Миновали повозку, в которой везли больных желтой лихорадкой. Бледная женщина, стеная от слабости, держала на руках умершего ребенка. Мужчина перегнулся через край повозки и изверг на булыжную мостовую содержимое желудка.

Владелец ближайшей лавки, сердито ворча, вылил на лужу рвоты ведро воды, будто чтобы ее разбавить, и вернулся к своим делам. Город продолжал жить обычной жизнью – быть может, оттого, что желтая лихорадка не считалась заразной. И все же в Филадельфии возникали все новые очаги этой болезни, и город, как никакой другой в стране, стремился покончить с ней раз и навсегда.

Генерал спешился перед мастерской портного в переулке Элфрета и, пока я слезала со Здравого Смысла, привязал наши поводья к коновязи.

– Генерал? – окликнула я, потрясенно глядя на него. Ни о чем подобном мы с ним не договаривались.

– Вы не можете выйти замуж в форме, – очень тихо проговорил он. – Я скажу, что покупаю наряды для жены.

У меня перехватило дыхание.

– Я всякий раз жду, что вы ущипнете меня, как, бывало, делали братья, и скажете, что это лишь шутка, – прошептала я, прочтя в его взгляде вызов.

– Мы купим все, что вам понадобится. Туфли, чулки, платье – нет, пожалуй, несколько платьев. Гардероб. – Он нахмурился. – Не знаю только, что именно в него входит.

Я тоже понятия не имела. Я разбиралась в тканях, в их качестве, но никогда прежде ничего не покупала в мастерской готового платья. Мы с миссис Томас сами шили себе одежду. Я вошла в лавку вслед за генералом.

– Я не приму континентальные доллары, сэр, – предупредил хозяин, едва мы шагнули за порог.

Джон кивнул, будто ожидал этого, но я заметила, как он поджал губы. Портной не был виноват, что бумажные деньги не имели никакой ценности, но тем более несправедливым казалось, что ими платили солдатам.

– Мне нужен готовый гардероб для дамы, высокой и стройной, – произнес генерал.

– Насколько высокой и насколько стройной? Без примерки не обойтись, сэр.

Генерал хмуро взглянул на меня, я ответила ему таким же хмурым взглядом.

– Это невозможно. Мы в городе ненадолго. Если потребуется, служанка все перешьет, но моей жене как можно скорее нужно парадное платье. И, пожалуй, еще пара платьев для дома.

Портной ухватился за подбородок, делая вид, что крепко задумался, но его глаза заблестели:

– Один капитан корабля заказал у меня гардероб для невесты. Оставил залог. Привел даму на примерку. Она была высокая. И стройная. И с бюстом. – Он приставил сложенные лодочкой ладони к груди и качнул ими, словно взвешивая невидимое содержимое.

Меня вновь изумило, что мужчины так свободно говорят друг с другом, когда думают, что рядом нет женщин. Генерал залился краской, и портной сразу опустил руки.

– Вот только и капитан, и его невеста умерли от лихорадки. Его корабль так и стоит в порту. – Портной грустно покачал головой, но его глаза по-прежнему ярко блестели. – Я продам вам весь гардероб, сэр. Для вашей хозяйки. И не возьму денег за переделку.

– На переделку нет времени. Для этого я найму кого-то еще, – возразил генерал. – К тому же у моей жены тонкий вкус.

Я чуть не фыркнула от смеха, но все же сумела сдержаться.

– Покажите нам платья, – прибавил генерал.

Хозяин лавки пожал плечами и принялся за дело. Он распахнул сундук, представив нам его содержимое – бархат и кружево, ленты и банты, – и назначил цену. И вскоре я вышла из лавки, став обладательницей гардероба, сшитого для жены неизвестного капитана. Наряды обещали доставить в дом на Общественном холме в течение часа.

* * *

Когда мы прибыли в Филадельфию, Джон отправил своей сестре послание и велел посыльному дождаться ответа. По словам генерала, Анна Холмс ответила с большой радостью и теплотой.

– Что вы ей написали? – спросила я, пока наши лошади, минуя роскошные дома и великолепные экипажи, взбирались на холм, находившийся в нескольких минутах пути от лавок у пристаней, но