ни ходу, ни выходу. Плюют на него. Смотришь, продал изобретенье за границу, и пошло дело. Придет оно оттуда с непонятной надписью: «фуртыль-муртыль», а тут и рты все пораскроют: ай, как умственно! А это ж русское изобретенье, чтоб вам холера в бок…

— Я одного вот не пойму никак: который это умный человек и который дурак. Про себя скажу. Человек я не образованный. Читаю еле-еле. Что если сказать, слов мне недостает, а где уж компания поприличнее, так молчать приходится. Осрамиться боюсь. Но все-таки я не дурак. Ты как думаешь?

— Какой же ты дурак?

— Ну вот. А на другого посмотри — он тебе и по французскому шпарит, и ногой шаркает, и все математики прошел, а к жизни не способен. Бывают такие.

— Сколь хочешь!

— И не то чтобы к жизни неспособен. Но дурак. Форменный идиот. Ну где же разница?

Вот тебе изобретение и образование. Я думаю так: не в образовании даже тут дело, а в другом закавыка. Я вот мальчишкой был, так веришь, — нет, настропалил скворца говорить «мерси» и «разрешите до ветру».

— И чисто говорил?

— Подходяще, в общем. Так и люди. Гляжу я на многих образованных, а в голове знай шевелится: вот, думаю, вытянет сейчас шею и скажет: «Разрешите до ветру». Смешно, а думаю.

— Приходят в голову мысли.

— На скворцов похожи многие. Хоть и нахватались они разного, а свой-то умишко узкий. Чуть побольше какая мысль придет в голову — неприятно. Потому больно ей — все одно, что ноге в малом сапоге.

— Ты сапожник, кажись?

— Да, я сапожник. Но не в том дело. Я тебе про немцев хочу докончить. Как ты понимаешь их? Умственная, по-твоему, нация?

— Да, не глупая!

— Вот, видишь, а размаху нет. По-моему, что-то тут неладно у них с образованием… Вроде бы и хорошо, но вроде бы и худо.

— Не образованность, Евдоха, мешает, а, говорю тебе, социал-демократы!

— Так чего ж народ взашей их не гонит?

— Погонят! Подожди!

— Улита едет… Ну, а ты про американцев что скажешь?

— Сытый народ!

— Н-да, брат. Но я скажу, и там будет советская власть.

— Будет.

— А почему будет?

— Везде должна быть.

— Правильно. Но в Америке раньше всех будет. Я тебе скажу почему.

— Был, что ли, там?

— Хотя не был, но встречал человека, приехавшего оттуда. Все, говорит, хорошо, а только, говорит, уехать пришлось. Техника замучала. Видишь ты, американцы эти где надо и не надо машины приспособляют вместо человека. А как машину поставят — с фабрики тысячу долой. Дешевле машиной-то. Ну, и такие, брат, у них заводы, что сидит себе один сам хозяин, да и управляется со всем. Ну, может, дочка там поможет или супруга сменит, а рабочему, выходит, в кулак свисти. И я себе думаю так: куда ж рабочему податься? Милиены ведь. Ну и разобьют все.

— Это в два счета. Как ни крутись, а дальше советской власти не уйдешь. Это ты верно говоришь.

— А есть такой народ: албанцы, — сплевывает Евдоха. — Очень меня интересует ихняя жизнь… Судя по всему — небольшой народ, а, видать, угнетенный со всех концов. А ведь хватило бы и для албанцев в Расеи… Не знаю я их, а почему-то жалко. Слово-то какое-то: албанцы?! Жалостливое слово!

— Про албанцев не слыхал. Итальянцы существуют. Это наверняка знаю. Персы еще есть в жарких странах. Турки проживают где-то…

— Большая планида наша! — вздыхает Евдоха. Нагнувшись, он подправляет путлище и говорит: — А ведь пошевели попробуй, так тебе и буржуя и пролетария в два счета представят. Ты как думаешь: мировая революция будет?

— Да должна бы быть!

— Не дождусь я ее, — говорит Евдоха, — а без мировой пропадем, смотри… Я вот сон видел замечательный. Сплю это я и вижу: все народы поднялись в одно — и немцы, и американцы, и албанцы. И живем все дружно, как одна семья. И я работаю, и все работают. И нет ни войны, ни войска, ни границ, а народ ходит сытый, чисто одетый.

— Врешь! — кричит, наезжая, Волков. — Не видал ты этого сна.

— Хоть и вру. А тебе что за болезнь?

— Не может такого присниться!

— Думать начнешь — непременно приснится. Да ты, Волков, не суйся, куда не просят!

— Брехун ты большой! Не люблю я, когда брехать начинают.

— Не любо — не слушай, а врать не мешай. Я сон-то к чему рассказываю?.. Забота у меня появилась.

— Какая такая у тебя забота?

— Забота какая? А вот будет мировая революция? Прекрасно! А куда же мировую буржуазию девать? Ну-ка?

Конь Евдохи споткнулся.

— Ишь, черт! — захохотал Евдоха. — Аж кобыле икается с моих слов. Значит, не за горами дело.

— А ты ее куда бы дел?

— Я-то? А я уж придумал. Детей, безусловно, отобрать надо — это первое. И воспитать на трудящийся лад. Без фыков-брыков.

Выбросив ноги из стремян, Евдоха потягивается.

— А саму мировую буржуазию поставил бы я, братцы, на отработку. Пускай вину загладят перед народами. Работать бы заставил. Вот куда!

— Так тебе и согласятся буржуи!

— У меня согласились бы! У меня с ними разговор короткий. Шебаршить стали бы, так, будьте любезны, в ящик сыграть! Буржуй он кто? Буржуй есть самый презренный гад. Буржуя я за человека не считаю. Так… вонь одна. Ну, собрал бы я этих буржуев.

— Брось… Смотри, братва! Смотри, что делается!

Кочегар, привстав в стременах, махнул нагайкой в сторону дозоров.

— Тр-р-р…

Мы остановились.

По солнечной степи скакали к нам дозорные, размахивая нестерпимо сверкающими клинками.

— Чехи!

От колонны оторвался военрук. Пришпорив коня, он взбил желтое облако пыли и галопом помчался в сторону дозорных.

* * *

На гребне вала показались крохотные, точно игрушечные, фигурки. Они расходились вправо и влево, вытягиваясь в ровную цепь. Из-за вала вышла густая колонна и, дрогнув, расползлась серой, широкой лентой.

— Вон они! — закричал кто-то.

Волков закрутился на коне, поднял обвисшую нагайку.

— Гляди, братва, и с этой стороны!

Прямо на нас двигались уже развернутые цепи, с бегающими позади суетливыми фигурками. В облаках пыли вдали скакало несколько всадников.

Из-под ног рванулся ветер. Дым и пыль затянули горизонт желтой мглой.

— Еще, еще! — беспокойно завертел головой Агеев, указывая рукой на запад.

С холмов спускалась ровная цепь. Нас окружали с трех сторон.

— Набралось сколько! — выругался железнодорожник, горяча коня.

Мы стояли, точно парализованные, тараща глаза на чехов.

Вдруг кто-то закричал жутким, звенящим голосом:

— Командиры! Чего же вы смотрите?

В крике звенела смертная тоска. Так человек, тонущий на льдине пустынной реки, кричит, погружаясь в ледяную воду. Над головами засвистела шрапнель.