Она тоже меня обнимает. Она. Меня. Обнимает. Второй раз за последние несколько минут, хотя ей определенно хватает ума, чтобы понять — за моей бравадой насчет Шубы точно есть какая-то жопа.

— Грей?

Она такая мелкая по сравнению со мной, что приходится согнуться в позу сломанной березы, чтобы расслышать ее тихий дрожащий шепот. Хочу посмотреть в серые глазища и, на хуй, утопиться в них, но Аня цепляется пальцами мне в спину и отчаянно сопротивляется любым попыткам хоть немного ее отодвинуть.

— Оставайся сегодня дома… если хочешь… ну и если у тебя нет никаких…

— Ничего у меня нет, — обрываю то, что ей явно тяжелее всего произнести.

— Я ужин приготовлю. Придумаем, что делать. Две головы лучше.

— Нимфетаминка, как бы это помягче сказать… — Я все-таки потихоньку запрокидываю ее голову так, чтобы посмотреть в глаза. И чтобы она, заодно, смотрела на меня и видела мою рожу во всей красе, когда я буду говорить то, что собираюсь сказать. — Я тебя хочу — просто пиздец как.

Она распахивает губы. Втягивает воздух и так краснеет…

Боже, дай мне еще хоть каплю терпения. Трахать эту милаху на заднем сиденье жесткого «гелика» — это зашквар даже для меня, но на сегодня я точно исчерпал весь запас тормозной жидкости. Хотя, кажется, не только сегодняшний, а вообще годовой.

— Моя цыганская жопа, как ты понимаешь, до сих пор остается женатой, Ань. А я не хочу класть болт с прибором на твои принципы.

Не могу поверить, что эту высокопарную правильную хуйню только что произнес мой рот. Но я в жизни не чувствовал ничего более правильного, чем вот это все. Потому что у меня на нее стоит не только член, но и мозг, а теперь еще вот и, мать его, сердце.

Глава тридцать седьмая: Аня

Наверное, это просто из-за сильного стресса на меня так действует греевское: «Я тебя хочу».

Но вообще удивительно, как я до сих пор не превратилась в розовую лужицу.

Или меня не разорвало на миллиард бабочек.

И все-все-все остальное, о чем часто рассказывали мои приятельницы, а я всегда думала, что раз со мной такого никогда не случалось, то они просто преувеличивают. Ну как можно потерять голову от нескольких слов, которые произносит мужской рот?

Но это ведь рот Влада. Настолько чертовски идеальный, что я даже на его маты перестала нос морщить. Ладно, можно записать меня в ряды падших женщин, слабохарактерных дурочек и поддающихся на манипуляции девочек, но у меня голова кружится от этого его «Я тебя хочу — просто пиздец как». Никогда и на за что на свете, я бы не хотела услышать эту фразу иначе. В моей жизни были мужчины и почти все из них так или иначе озвучивали свое намерение уложить меня в постель, но ни единого раза это не звучало хотя бы на крохотную долю так же соблазнительно.

Но есть еще кое что.

Еще одна причина, почему я хочу, чтобы Грей был сегодня с нами.

Я чувствую себя в полной безопасности рядом с ним. Странное чувство, опирающееся на шаткую основу, которая в меньшей степени состоит из фактов, и в значительной — из моего личного внутреннего ощущения. Особенно после тех ужасных вещей, которые сказал Шубинский. Но я лучше язык себе откушу, чем буду спрашивать об этом Влада. Я не дура, я догадываюсь, что та бумажка — не просто клочок салфетки, раз Шубинский испарился сразу после того, как Влад ее подписал. Спрашивать его сейчас о том, правда ли, что он мог… Да я даже в мыслях не могу это повторить.

— Грей, мы чувствуем себя в безопасности рядом с тобой, — говорю прямо ему в лоб, и плевать, если сейчас кривится и назовет трусихой. — Мои принципы не пострадают, если ты будешь спать в своей кровати, под крышей своего дома.

Он так странно на меня смотрит сразу после этих слов, что я на всякий случай мысленно повторяю фразу еще раз, чтобы убедиться, что не напихала по привычке, иностранных слов и не наговорила глупостей.

— Не могу гарантировать, что не буду распускать руки, Нимфетаминка. — Взгляд Грея становится почти черным, притягательным, как магнит, но он сам — да, в этот раз именно он! — отодвигается от меня на метр приличия. — Хорошо, что ты не можешь видеть сейчас картинки в моей голове, но мне нифига за них не стыдно.

Он снова это делает — заставляет меня вспомнить все, что было до него и решительно умножить это на ноль. Хочется сказать ему, что мне не нужны никакие гарантии.

Нет, не так.

Я и не хочу никаких гарантий.

Но мой язык просто прилипает к нёбу, так что я просто киваю как болванчик и надеюсь, что он правильно поймет мое бессловесное: «Да иди ты к черту со своими гарантиями, просто будь со мной».

Судя по довольно расплывающейся улыбке Влада, он, конечно, все понимает.

— Мелкой еще долго? — спрашивает, переключая тему.

— Последний урок, — говорю я, быстро вспоминая расписание звонков и сколько у Марины сегодня уроков.

— Минут сорок?

— Угу.

— Мне нужно поговорить с одним очень важным итальянцем. Пойдем… — быстро осматривается и кивает на кафе через дорогу, — туда. За Мариной парни присмотрят. Но Шуба и твой ебанат-отчим сюда уже все равно не вернутся.

Говорит это запросто, с успокаивающей улыбкой, все больше укрепляя меня в мысли, что он снова заплатил чем-то важным за нашу свободу. Но даже если я тысячу раз об этом спрошу — Влад все равно не скажет. А я даже не знаю, чем и как ему помочь.

Мы подходим к оживленному перекрестку и пока я, чтобы не пялиться на Грея как причарованная, пялюсь на светофор, он уверенно берет меня за руку. Просто сжимает мои пальцы в своей теплой и немного шершавой ладони, ведет через дорогу, ненавязчив на полшага впереди. И мне хочется чтобы этот пешеходный переход стал бесконечным и чтобы мы шли по нему очень-очень долго.

В кафе почти никого нет, но Влад все равно выбирает столик в глубине, на стыке двух оконных витрин. Просит заказать нам что-то, пока водит пальцем по телефону. Потом на скорую руку сооружает странную, но абсолютную устойчивую конструкцию из подставки для салфеток, сахарницы и деревянного «кубика» с набором трубочек и зубочисток, и ставит туда телефон, чтобы он был примерно на уровне груди. Когда замечает, что я с интересом за всем этим