« Кроме стаи бродящих собак никого там нет, — заявляет намРичи Мессина. — Никого. А все остальное — болтовня старух, обожающих сказки опривидениях. Так вот, за восемьдесят баксов я готов поехать туда и провестиночь в этом логове призраков. Что скажете? Кто поспорит со мной?»

Никто не поспорил. Ричи много болтал и крепко пил, мы нестали бы лить слез на его могиле, но никому не хотелось отправлять его вСалемс-Лот с наступлением темноты.

«Ну и хрен с вами, — говорит Ричи. — Ружье, что лежит вбагажнике моего „шеви“, остановит любого в Фолмауте, Камберленде илиДжерусалемс-Лоте. Вот туда я и поеду».

Он выскочил из бара, громко хлопнув дверью, и долго никто несмел нарушить тишину. Наконец, подал голос Ламонт Генри: « Больше никто неувидит Ричи Мессину. Господи, упокой его душу, — и Ламонт, методист,перекрестился.

«Он протрезвеет и передумает, — заметил Туки, но голосу егонедоставало уверенности. — Появится к закрытию и постарается обратить все вшутку».

Но прав оказался Ламонт, потому что Ричи никто больше неувидел. Его жена сказала полиции, что он рванул во Флориду, потому что не смогвнести очередной взнос за автомобиль, но правда читалась в ее глазах:испуганных, затравленных. Вскоре она переехала в Род-Айленд. Может, боялась,что Ричи придет за ней темной ночью. И я ее не осуждаю.

Теперь Туки смотрел на меня, а я, засовывая крестик подрубаху, на Туки. Никогда в жизни не испытывал я такого страха, никогда раньшетак не давил на меня груз прожитых лет.

— Мы не можем оставить их там, Бут, — повторил Туки.

— Да. Я знаю.

Какое-то время мы еще смотрели друг на друга, потом онпротянул руку, сжал мне плечо.

— Ты настоящий мужчина, Бут.

Этого хватило, чтобы взбодрить меня. Когда переваливает засемьдесят, начинаешь забывать, что ты мужчина, или был им.

Туки подошел к Ламли.

— У меня внедорожник «Скаут». Сейчас подгоню его.

— Господи, почему вы молчали об этом раньше, — Ламлиповернулся, пронзил Туки злым взглядом. — Почему потратили десять минут напустые разговоры?

— Мистер, заткните пасть, — мягко ответил Туки. — И преждечем захотите открыть ее вновь, вспомните, кто в буран свернул на нерасчищеннуюдорогу.

Ламли хотел, что-то сказать, потом закрыл рот. Его щекигусто покраснели. А туми отправился в гараж за «скаутом». Я же обошел стойкубара и наполнил хромированную фляжку бренди. Решил, что спиртное может нампонадобится.

Буран в Мэне… доводилось вам попадать в него?

Валит густой снег, скрежещет о борта, словно песок. Дальнийсвет включать бесполезно: он бьет в глаза, отражаясь от снежных хлопьев и вдесяти футах уже ничего не видно. С ближним светом видимость увеличивается допятнадцати футов. Но снег еще полбеды. Ветер, вот чего я не любил, егопронзительный вой, в котором слышались ненависть, боль и страх всего мира.Ветер нес смерть, белую смерть, а может, что-то и пострашнее смерти. От этихзавываний становилось не по себе даже в теплой постели, с закрытыми ставнями изапертыми дверьми. А уж на дороге они просто сводили с ума. Тем более на дорогев Салемс-Лот.

— Не можете прибавить скорости? — спросил Ламли.

— Вы только что едва не замерзли, — ответил я. — Странно,что вам не терпится вновь шагать на своих двоих.

Теперь злобный взгляд достался мне, но больше он ничего несказал. Ехали мы со скоростью двадцать пять миль в час. Просто не верилось, чточас тому назад Ларриби расчищал этот участок дороги: снега нанесло на два дюймаи он все падал и падал. Фары выхватывали из темноты только кружащуюся белизну.Ни одной машины нам не встретилось.

Десять минут спустя Ламли крикнул: «Эй! Что это?»

Он тыкал пальцем в окно по моему борту. Я смотрел прямоперед собой. Повернулся, наверное, слишком поздно. Увидел, как что-тобесформенное растворялось в снегу, но возможно, у меня просто разыгралосьвоображение.

— Кого вы видели? Лося?

— Наверное, — голос его дрожал. — Но глаза… Красные глаза! —он посмотрел на меня. — Такими выглядят в ночи глаза лося? — голос жаждалутвердительного ответа.

— По-всякому выглядят, — отвечаю я, надеясь, что так оно иесть, хотя мне не раз доводилось смотреть на лосей из кабины автомобиля иночью, но никогда отблеск фар от их глаз не окрашивался красным.

Туки предпочел промолчать.

Пятнадцать минут спустя мы подъехали к месту, где сугроб поправому борту резко убавил в высоте: снегоочистители всегда приподнимали«ножи», проходя перекресток.

— Вроде бы, мы повернули здесь, — голосу Ламли недоставалоуверенности. — Правда, указателя я вижу…

— Здесь, — кивнул Туки. Голос у него изменился донеузнаваемости. Верхняя часть указателя торчит из стега.

— Да. Конечно, — Ламли облегченно вздохнул. — Послушайте,мистер Тукландер, я хочу извиниться. Я замерз, переволновался, вот и вел себя,как последний идиот. И я хочу поблагодарить вас обоих…

— Не благодарите меня и Бута, пока мы не посадим их в этумашину, — оборвал его туки. Перевел «скаут» в режим четырехколесного привода ичерез сугроб свернул на Джойтнер— авеню, которая через Лот выходила на шоссе295. Снег фонтаном полетел из-под брызговиков. Задние колеса пошли юзом, ноТуки водил машину по снегу с незапамятных времен, так что легким движением рулявыровнял внедорожник, и мы двинулись дальше. В свете фар по появлялись, тоисчезали следы другого автомобиля, проехавшего раньше этой дорогой —»мерседеса» Ламли. Сам Ламли наклонился вперед, вглядываясь в снежную пелену. Ивот тут Туки заговорил.

— Мистер Ламли.

— Что? — он повернулся к Туки.

— Среди местных жителей ходят всякие истории о Салемс-Лоте,— голос его звучит спокойно, но морщины стали глубже, а глаза тревожно бегалииз стороны в сторону. — Возможно, все это лишь досужие выдумки. Если ваши женаи дочь в кабине, все отлично. Мы их заберем, отвезем ко мне, а завтра, когдабуран утихнет, Билли с радостью отбуксирует ваш автомобиль. Но, если в кабинеих не будет…

— Как это не будет? — резко обрывает его Ламли. — Почему ихне будет в кабине?

— Если в кабине их не будет, — продолжает Туки, не отвечая,— мы разворачиваемся, возвращаемся в Фолмаут и извещаем о случившемся шерифа. Втакой буран, да еще ночью, искать их бессмысленно, не так ли?

— Мы найдем их в кабине. Где им еще быть?