Всю неделю по радио передавали, что вот-вот должен начатьсясильный северный ветер и обильный снегопад. В четверг, наконец, прогноз сбылся.И очень быстро, уже к часам четырем дня, намело около восьми дюймов снега, аветер все не утихал. В баре Генри под названием НОЧНАЯ СОВА собралось к томувремени человек пять-шесть завсегдатаев. Заведение это представляет собойобычную небольшую забегаловку-магазинчик на этой стороне Бэнгора, котораяоткрыта для посетителей круглые сутки.

Бизнесом по-крупному Генри не занимается — его клиентамиявляются, в основном, студенты, которые накачиваются у него пивом и дешевымвином. Доходов этих ему, однако, хватает на спокойное и вполне безбедноесуществование. Захаживаем сюда и мы, старые тупицы из департамента социального обеспечения,чтобы поболтать немного о том, кто умер за последнее время, или о том, какчеловечество неуклонно приближается к концу света.

В тот вечер за стойкой стоял сам Генри; Билл Пелхэм, БертиКоннорс, Карл Литтлфилд и я сидели вокруг камина, вытянув ноги к огню. Снаружи,на улице, не было почти никакого движения. Ни одной машины вдоль всейОгайо-стрит — только снегоочистители медленно разгребали снежные завалы. Там,докуда они еще не дошли, ветер надувал причудливые снежные барханы, некоторыеиз которых напоминали своей ребристостью длинные позвоночники каких-нибудьдревних динозавров.

За все время после полудня в НОЧНУЮ СОВУ, кроме нас, зашлиеще всего трое посетителей. Одним из них, если его можно считать клиентом, былслепой Эдди. Эдди было уже около семидесяти и был он, на самом деле, не совсемслепым — просто сильная старческая слабость зрения. Заходит он сюда один-двараза в неделю и, посидев немного и незаметно стащив с прилавка буханку хлеба, сдостоинством удаляется. В такие моменты он чрезвычайно доволен собой ивыражение его «хитрой» прищуренной физиономии можно приблизительно передатьследующими словами: ВОТ ВАМ, БЕЗМОЗГЛЫЕ СУКИНЫ ДЕТИ! СНОВА Я ОБДУРИЛ ВАС!

Берти однажды спросил у Генри, почему он никогда не пытаетсяположить этому конец.

— Я могу ответить тебе, — сказал на это Генри. — Нескольколет назад военно-воздушные силы запросили у государства (а на самом деле,конечно, у налогоплательщиков) двадцать миллионов долларов на постройкулетающей модели нового разрабатываемого самолета. В конечном итоге стоимостьэтой программы составила семьдесят пять миллионов долларов, но самолет так и небыл запущен в серийное производство. Все это было десять лет назад, когдаслепой Эдди, да и я тоже были помоложе, чем сейчас, и я голосовал за однуженщину, которая выступала за финансирование этой программы, а Эдди голосовалпротив нее. В конце концов, таких, как я оказалось больше и семьдесят пятьмиллионов долларов были пущены, как оказалось впоследствии, на ветер. И с техпор я делаю вид, что не замечаю, как Эдди таскает у меня хлеб.

Верти тогда не сразу понял, что к чему было в этой забавнойистории и с озадаченным видом вернулся за свой столик, пытаясь переваритьуслышанное.

Дверь открылась снова и с улицы, с клубами холодноговоздуха, ввалился молоденький парнишка, совсем еще мальчик. Это был сын РичиГринэдайна. Отряхнув снег с ботинок, он торопливо направился прямо к Генри.Выглядел он очень взволнованным, как будто только что стал очевидцем чего-тоочень и очень страшного. Кадык на его тоненькой шейке, который был от морозацвета грязной промасленной ветоши, нервно дергался вверх-вниз — просто ходуномходил от возбуждения.

— Мистер Памэли, — взволнованно затараторил он, испуганноозираясь по сторонам вытаращенными глазенками. — Вы должны сходить туда!Отнесите ему пиво сами, пожалуйста! Я больше не могу туда вернуться! Мнестрашно!

— Ну-ну, успокойся, — остановил его Генри, снимая свой белыйфартук и выходя из-за стойки. — Давай-ка еще раз с самого начала и помедленнее.Что там у вас случилось? Отец, что-ли, напился?

Услышав эти слова, я вспомнил вдруг, что уже довольно давноне видел Ричи. Обычно он заходил сюда по крайней мере один раз в день, чтобыкупить ящик пива. Пиво он брал, как правило, самое дешевое. Это был огромный иочень толстый человек с отвисшими щеками, двойным подбородком и жирнымимясистыми руками. Ричи всегда напивался пивом как свинья. Когда он работал налесопильном заводе в Клифтоне, он еще как-то держал себя в руках. Но однаждытам случилась какая-то авария — то-ли из-за некондиционной древесины, то-ли повине самого Ричи — но он получил в результате серьезную травму спины и былуволен по состоянию здоровья. С тех пор Ричи нигде не работал, стал еще толще(может быть, от пива, а может быть, и от полученной травмы), а завод выплачивалему ежемесячную пенсию по инвалидности. В последнее время, как я уже говорил, онсовершенно пропал из виду. Видимо, просто вообще не выходил из дома. Зато ярегулярно наблюдал, как его сын тащит ему его ежедневный (или еженощный) ящикпива. Довольно симпатичный, надо заметить, мальчуган у этой жирной свиньи.Генри всегда продавал ему пиво, зная, что мальчик отнесет его отцу, а не выпьетгде-нибудь с приятелями.

— Да, он напился, — ответил мальчик, — но дело вовсе не вэтом. Дело в том… Дело в том, что… О, Господи, как это УЖАСНО!

Генри понял, что бедный ребенок вот-вот расплачется идобиться от него чего-нибудь более-менее вразумительного будет еще труднее.

— Карл, постой немного за меня, — бросил он отрывисто. —Хорошо?

— Конечно.

— Ну а теперь, Тимми, пойдем в кладовую и ты спокойнорасскажешь мне, что там у вас стряслось, — сказал Генри и, наклонившись кмальчику, успокаивающе обнял его за плечи.

Они ушли, а Карл с важным видом зашел за стойку и встал наместо Генри. За все это время никто из присутствовавших не проронил ни слова иголоса, доносившиеся из кладовой были слышны довольно хорошо — низкий зычныйбас Генри и тоненький, скороговоркой, голосок Тимми Гринэдайна. Через несколькоминут он сорвался на писк, и мальчик заплакал. Вилл Пелхэм громко прокашлялся ипринялся набивать свою трубку.

— Я не видел Ричи уже пару месяцев, — заметил я вслух.

— Не велика потеря, — хмыкнул Билл.

— В последний раз я видел его… м-м-м, где-то в концеоктября, — добавил Карл. — Кажется, это было в канун дня всех святых. Он ещекупил тогда ящик шлитзского пива. Еле на ногах стоял. И был распухшим какникогда.

Добавить к сказанному о Ричи было практически нечего.Мальчик все еще плакал, но в то же время пытался еще что-то говорить. Темвременем ветер снаружи стал свистеть и завывать еще пуще прежнего, а по радиопередали, что к утру толщина снежного покрова увеличится не менее, чем на шестьдюймов. Тогда была середина января и я очень удивлялся тому, что никто не виделРичи аж с конца октября — за исключением, разве что, его сына.