— Ты меня не поймал.

— Это почему еще?

— Потому что ты взял сердце Джема не из-за крейсеров.

— Именно из-за них. Я лорд Дилайны.

— Ты… — генерал ищет слово и не находит, беспомощно машет рукой.

— Я лорд Дилайны.

— Ты… ты… Ты, черт тебя подери, БЭТМЕН!

Антон со смехом падает на подушки. Под ребрами еще побаливает, но это ничего.

* * *

Когда на восьмой день после операции Тон, держась за стены, выбирается во двор, первое, что он видит, — висящий на турнике вниз головой Джем. «Они, точно, неубиваемые», — думает про себя Тон, любуясь тем, как ходят под загорелой кожей упругие мышцы.

— Чем это ты тут занимаешься? Чем занят, я спрашиваю?!! — рявкает Тон командирским голосом.

Джем молниеносно слетает с перекладины и строится в одну шеренгу.

— Тренируюсь, — рапортует он.

— Штооооо?!! А кто должен сидеть у постели больного и с покаянным видом держать его за ручку? Разве не та маленькая сволочь, которая вздумала помереть во время моего визита?

Видно, что Джем с трудом сдерживает смех. Но когда он подбегает, чтобы помочь Тону спуститься с крыльца, он уже совершенно серьезен. Хочет обнять, но он много выше Тона, так что, поразмыслив, упирается носом в макушку:

— Спасибо!

— Пусти, я не девка.

Тон присаживается на ступеньку. Оглядывает снизу вверх:

— Рядовой Джем! О своих жизненных планах — доложить!

Джем прикладывает руку к виску:

— Слушаюсь, мой командир!

— Слушаюсь, мой командир, — передразнивает светило конфедеративной медицины из кухонного окна.

Тон выставляет вверх руку в неприличном жесте.

— Скотина неблагодарная! — демонстративно громко бормочет Гарка и присаживается на корточки, чтобы застегнуть объемистую медицинскую сумку. Он уже и так, забросив все обязанности, слишком задержался в доме Джерады. Генерал нависает над ним, потом молча присаживается рядом, помогает стянуть ремни.

— Гарка…

— Ты уже благодарил.

— Я не об этом. Что не так?

— Все адекватно. Как положено. Чики-чики. Чин чинарем. Лучше не бывает, — после каждого утверждения Гарка поднимает глаза на Джераду и снова опускает их к застежкам сумки. Наконец вскидывается:

— Что ты от меня хочешь?!!

— Не ори, а то Тиа прибежит. Я хочу, чтобы ты сказал, что напортачил в этой операции.

— Ты, пока я ее делал, получил медицинское образование? Или знамение свыше? Стал разбираться в пересадочных технологиях? Приятно познакомиться, доктор Джерада.

— Гарка, я знаю тебя с детства. Я знаю твою ситуацию. Знаю, ради чего все твои «через тернии к звездам». Если бы все было нормально, ты бы уже строчил статью в «Медицинский курьер», давал интервью и каждый день собирал вокруг нашей парочки благоговейно внимающих тебе стажеров. И это было бы понятно: первая в истории пересадка верийского сердца представителю иной расы! Пресса лезла бы на стенку, правительство повесило бы тебе на грудь очередную медаль, и ты бы смог снова поднять вопрос о…

— Не первая, — Гарка встает, закидывает на плечо сумку. — Ты обо мне ничего не знаешь. Если ты думаешь, что я пошел на пересадку сердца твоего сына лорду Дилайны… в домашних условиях… без прецедента, тебе просто надо подлечить голову. Пойди что не так, пресса на следующий день действительно лезла бы на стенку: «Сын государственного преступника угробил сына героя нации!», «Яблоко от яблони недалеко падает!», «Черного кобеля не отмоешь добела!» Но «не так» ничего не пошло. Радуйся. И отцепись от меня, ради бога. И не афишируй. Будут спрашивать, кто взял Джемово сердце, делай таинственный вид и вешай им на уши лапшу про великую тайну и интересы госбезопасности. На моих ребят можно положиться — не продадут.

За все время их знакомства Гарка впервые произнес такой монолог за пределами медицинской аудитории. «Он сейчас свою недельную норму общения выполнил», — думает Джерада. Вслух же он говорит:

— Значит, ты уже делал такие операции. И каков процент успеха?

— Не кидайся из крайности в крайность, — Гарка уже стоит в дверях. — Подобная операция была всего одна. Успешная. И ее делал не я.

— А кто? И кому?

— Ты же все про меня знаешь.

А вот так с генералом Джерадой нельзя.

— Доктор Гарка, я спрашиваю не как частное лицо, а как Председатель Военного Штаба Верии.

— Вот как? — последнюю фразу Гарка не произносит — выплевывает. Дверь со всей силы влетает в притолоку.

Джераде становится противно, и он жалеет, что не сдержался и затеял этот разговор. Он несколько секунд стоит на месте с глазами, уставленными в одну точку, откусывая заусенец на большом пальце правой руки.

Дверь аккуратно приоткрывается.

— Не хочу с тобой ссориться, — раздается тихий голос из щелки. — Ваше Высокопреосвященство Председатель Военного Штаба. Посмотри в своих архивах, где находится мое сердце, и не задавай глупых вопросов. У Тона и Джема все будет нормально. Просто я им завидую.

Стук каблуков раздается вниз по лестнице. Звук голосов во дворе, жужжание глайдера. Генерал Джерада стоит на месте и грызет ноготь на большом пальце правой руки. Слова, которыми он сейчас себя называет, относятся к золотому фонду верийской военной лексики. Их никогда не произносят при детях и женщинах.

Корвус Дар-Эсиль, лорд-канцлер Аккалабата, двадцать лет назад

Из раскрытого в пропахший рано зацветшими цикониями сад окна первого этажа видно только кусочек зеленой лужайки. Два черных орада брошены под старым чалом, который в незапамятные времена разбило молнией. Когда лорд-канцлер был маленьким мальчиком, дерево, безропотно выносившее все превратности судьбы, еще давало весной молодые побеги. Сейчас это просто обугленный ствол. Тейо Тургун вечно укоряет лорда Дар-Эсиля, что тот не решается приказать выкопать дерево. Но тот уклончиво отвечает: «Посмотрим».

Сид сидит, прислонившись спиной к почерневшей коре, одним глазом уткнувшись в длинный свиток, другим — кося в дальний конец лужайки, откуда доносится шорох крыльев и скрежет металла о металл. Изредка раздается голос Хьелля — то напряженный, выкрикивающий команды, то ободряющий.

Как реагирует Рейн, не слышно. Мальчишка вообще ведет себя тише воды ниже травы с тех пор, как оказался в замке, на территории Дар-Эсилей. И старательно делает вид, что не замечает, как хмурятся при его появлении брови старшего лорда Халема, как задерживаются на его лице лишенные выражения глаза лорд-канцлера, как краснеет и вздрагивает Сид, когда Рейн вечером, раскладывая триканью, словно невольно прикасается к его руке или тянется, перегибаясь через его колени, чтобы поставить на пол опорожненную бутылку эгребского.