значит, ему придется пробыть четверть года без работы. Но, если он не работает, он ничего не зарабатывает: как он тогда что-нибудь купит? И если монополист не может отказаться от своей продукции, как будет существовать его бизнес? Логическая невозможность множится вокруг цеха; факты, которые ее переводят, повсюду.

«Трикотажники Англии, — говорит Эжен Бюре, — пришли к тому, что не едят в течение одного дня из двух. Это состояние продолжалось восемнадцать месяцев». — И он приводит множество подобных случаев.

Но что огорчает в зрелище последствий монополии — видеть, как несчастные рабочие обвиняют друг друга в своей нищете и воображают, что, объединяясь и опираясь друг на друга, они предотвратят сокращение заработной платы. «Ирландцы, — говорит один из наблюдателей, — дали ужасный урок рабочим классам Великобритании… Они открыли нашим рабочим роковую тайну того, как ограничивать свои потребности содержанием только животной жизни и довольствоваться, подобно дикарям, минимумом средств к существованию, которых достаточно для продления жизни… Руководствуясь этим роковым примером, частично уступая необходимости, рабочие классы утратили эту похвальную гордость, которая заставляла их правильно обставлять свои дома и приумножать вокруг себя приличествующие удобства, которые способствуют счастью».

Я никогда не читал ничего более печального и глупого. И что вы хотели, чтобы они сделали, эти рабочие? Пришли ирландцы: они должны быть убиты? Заработная плата была уменьшена: отказаться от нее и умереть? Необходимость заставила, сами же говорите. Затем последовали бесконечные заседания, болезни, уродства, дегенерация, отупение и все признаки промышленного рабства: все эти бедствия родились от монополии и ее печальных предшественников, конкуренции, машин и разделения труда: а вы обвиняете ирландцев!

В иных случаях рабочие обвиняют плохую судьбу и призывают к терпению: это аналог благодарности, которую они обращают к Провидению, когда работы предостаточно, а зарплата удовлетворительная.

Я нахожу в статье, опубликованной г-м Леоном Фоше в «Журнале экономистов» (сентябрь 1845 г.), что в течение некоторого времени английские рабочие утратили привычку к коалиции, что, безусловно, прогресс, с которым можно только поздравить их; но что это улучшение в моральном состоянии рабочих происходит главным образом от их экономического образования. «Не от промышленников, — кричал на митинге в Болтоне рабочий-прядильщик, — зависит заработная плата. Во времена депрессии хозяева — это, так сказать, только кнут, которым вооружается необходимость; и нравится им это или нет, нужно, чтобы они им ударяли. Принцип регулирования — соотношение спроса и предложения; и у хозяев нет такой власти… Действуем, следовательно, осторожно; постараемся мириться с неудачей и пользоваться добром: Поддерживая прогресс нашей промышленности, мы будем полезны не только себе, но и всей стране» (аплодисменты).

В добрый час: вот хорошо вымуштрованные рабочие, модельные рабочие. Что за люди, эти прядильщики, которые подчиняются, не жалуясь на кнут необходимости, потому что регулирующим принципом заработной платы является спрос и предложение! Г-н Леон Фоше с очаровательной наивностью добавляет: «Английские рабочие — бесстрашные резонеры. Дайте им ложный принцип, и они математически доведут его до абсурда, не останавливаясь и не пугаясь, как если бы они шли к торжеству истины». Надеюсь, что, несмотря на все усилия экономической пропаганды, французские рабочие никогда не будут рассуждать в таком духе. Спрос и предложение, как и кнут необходимости, больше не оказывают влияния на их рассудок. Этой нищеты в Англии не было: она не протиснется в пролив.

Благодаря комбинированному эффекту разделения, машинам, чистой прибыли и процентам монополия расширяет свои завоевания в возрастающей прогрессии; ее развитие охватывают сельское хозяйство так же, как торговлю и промышленность, все виды продукции. Всем известно, что сказал Плиний о земельной монополии, которая определила падение Италии, latifundia perdidere Italiam (латифундия погубит Италию). Та же монополия, которая до сих пор обедняет и делает итальянскую деревню непригодной для жизни и которая образует порочный круг, в котором Англия содрогается в конвульсиях; это она, насильственно установленная в продолжение родовой войны, порождает все беды Ирландии и причиняет так много скорби О’Коннелу, бессильному со всем его красноречием, в том, чтобы вести своих сторонников через этот лабиринт. Большие чувства и риторика — худшее лекарство от социальных бед: О’Коннелу было бы легче перевезти Ирландию и ирландцев из Северного моря в Австралийский океан, чем разрушить монополию, которая удушает их дыханием своих утомительный речей. Общие причастия и проповеди больше не будут происходить: если одно лишь религиозное чувство по-прежнему поддерживает моральный дух ирландского народа, то давно пора, чтобы немного этой светской науки, столь презираемой Церковью, пришло на помощь овцам, которых ее посох больше не защищает.

Не от промышленников, — кричал на митинге в Болтоне рабочий-прядильщик, — зависит зарплата. Принцип регулирования — соотношение спроса и предложения; и у хозяев нет такой власти.

На репродукции: Борис Кустодиев (1878–1927 гг.), «Митинг на Путиловском заводе в 1905 г.», открытка

Вторжение монополии в торговлю и промышленность слишком хорошо известно, чтобы собирать доказательства этого: кроме того, что толку спорить, когда результаты говорят так громко? В описании нищеты рабочих классов Э. Бюре есть нечто фантастическое, что угнетает и ужасает вас. Это сцены, в которые воображение отказывается верить, несмотря на сертификаты и протоколы. Обнаженные супруги, спрятанные на дне пустой ниши, со своими голыми детьми; целые части населения, которые больше не ходят в церковь по воскресеньям, потому что они голые; трупы, хранящиеся по восемь дней без захоронения, потому что нет ни савана, чтобы его завернуть, ни чем оплатить пиво и гробовщика (а епископ получает от 4 до 500,000 ливров ренты[202]); — семьи, сгрудившиеся в сточных канавах, живущие в отделениях со свиньями и гниющие заживо, или живущие в ямах, как альбиносы; по восемь ног на голых досках; и девственница и проститутка, угасающие в одной и той же наготе: повсюду отчаяние, дистрофия, голод, голод!.. И эти люди, которые искупают преступления своих хозяев, не бунтуют! Нет, пламенем Немезиды! когда у людей больше нет мести, больше нет Провидения[203].

Массовые истребления монополии еще не воспеты. Наши сочинители рифм, незнакомые с делами этого мира, недрами пролетариата, продолжают направлять к луне свои вздохи сладострастия. Но какой, однако, предмет медитации — страдания, порожденные монополией!

Вальтер Скотт говорит:

«В прошлом, много лет назад, у каждого жителя деревни была своя корова и свинья, а вокруг дома — огороженный участок. Там, где сегодня пашет один фермер, когда-то жили тридцать мелких фермеров; так же, как для более богатого человека в одиночку это правда, что из тридцати фермеров прежних времен теперь двадцать девять жалких поденщиков, без применения для своего интеллекта и для своих рук, и из которых больше половины — это слишком много. Единственная полезная функция, которую они