– Какое вам дело? Почем это вы знаете? К чему такинтересуетесь? Вы следите, стало быть, за мной и хотите мне это показать?

– Батюшка! Да ведь от вас же, от вас же самих все узнал! Выи не замечаете, что в волнении своем все вперед сами высказываете и мне идругим. От господина Разумихина, Дмитрия Прокофьича, тоже вчера многоинтересных подробностей узнал. Нет-с, вот вы меня прервали, а я скажу, чточерез мнительность вашу, при всем остроумии вашем, вы даже здравый взгляд навещи изволили потерять. Ну вот, например, хоть на ту же опять тему, насчетколокольчиков-то: да этакую-то драгоценность, этакой факт (целый ведь факт-с!)я вам так, с руками и с ногами, и выдал, я-то, следователь! И вы ничего в этомне видите? Да подозревай я вас хоть немножко, так ли следовало мне поступить!Мне, напротив, следовало бы сначала усыпить подозрения ваши и виду не подать,что я об этом факте уже известен; отвлечь, этак, вас в противоположную сторону,да вдруг, как обухом по темени (по вашему же выражению), и огорошить: «А что,дескать, сударь, изволили вы в квартире убитой делать в десять часов вечера, дачуть ли еще и не в одиннадцать? А зачем в колокольчик звонили? А зачем прокровь расспрашивали? А зачем дворников сбивали и в часть, к квартальномупоручику, подзывали?» Вот как бы следовало мне поступить, если б я хотькапельку на вас подозрения имел. Следовало бы по всей форме от вас показание-тоотобрать, обыск сделать, да, пожалуй, еще вас и заарестовать… Стало быть, я навас не питаю подозрений, коли иначе поступил! А вы здравый взгляд потеряли, даи не видите ничего, повторяю-с!

Раскольников вздрогнул всем телом, так что Порфирий Петровичслишком ясно заметил это.

– Лжете вы все! – вскричал он, – я не знаю ваших целей, новы все лжете… Давеча вы не в этом смысле говорили, и ошибиться нельзя мне… Вылжете!

– Я лгу? – подхватил Порфирий, по-видимому горячась, носохраняя самый веселый и насмешливый вид и, кажется, нимало не тревожась тем,какое мнение имеет о нем г-н Раскольников. – Я лгу?.. Ну, а как я с вами давечапоступил (я-то, следователь), сам вам подсказывая и выдавая все средства кзащите, сам же вам всю эту психологию подводя: «Болезнь, дескать, бред,разобижен был; меланхолия да квартальные», и все это прочее? А? хе-хе-хе! Хотяоно, впрочем, – кстати скажу, – все эти психологические средства к защите,отговорки да увертки крайне несостоятельны, да и о двух концах: «Болезнь,дескать, бред, грезы, мерещилось, не помню», все это так-с, да зачем же,батюшка, в болезни-то да в бреду все такие именно грезы мерещутся, а не прочие?Могли ведь быть и прочие-с? Так ли? Хе-хе-хе-хе!

Раскольников гордо и с презрением посмотрел на него.

– Одним словом, – настойчиво и громко сказал он, вставая инемного оттолкнув при этом Порфирия, – одним словом, я хочу знать: признаете ливы меня окончательно свободным от подозрений или нет? Говорите, ПорфирийПетрович, говорите положительно и окончательно, и скорее, сейчас!

– Эк ведь комиссия! Ну, уж комиссия же с вами, – вскричалПорфирий с совершенно веселым, лукавым и нисколько не встревоженным видом. – Даи к чему вам знать, к чему вам так много знать, коли вас еще и не начиналибеспокоить нисколько! Ведь вы как ребенок: дай да подай огонь в руки! И зачемвы так беспокоитесь? Зачем сами-то вы так к нам напрашиваетесь, из какихпричин? А? хе-хе-хе!

– Повторяю вам, – вскричал в ярости Раскольников, – что немогу дольше переносить…

– Чего-с? Неизвестности-то? – перебил Порфирий.

– Не язвите меня! Я не хочу!.. Говорю вам, что не хочу!.. Немогу и не хочу!.. Слышите! Слышите! – крикнул он, стукнув опять кулаком постолу.

– Да тише же, тише! Ведь услышат! серьезно предупреждаю:поберегите себя. Я не шучу-с! – проговорил шепотом Порфирий, но на этот раз влице его уже не было давешнего бабьи-добродушного и испуганного выражения;напротив, теперь он прямо приказывал, строго, нахмурив брови и как будто разомнарушая все тайны и двусмысленности. Но это было только на мгновение. Озадаченныйбыло Раскольников вдруг впал в настоящее исступление; но странно: он опятьпослушался приказания говорить тише, хотя и был в самом сильном пароксизмебешенства.

– Я не дам себя мучить, – зашептал он вдруг по-давешнему, сболью и с ненавистию мгновенно сознавая в себе, что не может не подчинитьсяприказанию, и приходя от этой мысли еще в большее бешенство, – арестуйте меня,обыскивайте меня, но извольте действовать по форме, а не играть со мной-с! Несмейте…

– Да не беспокойтесь же о форме, – перебил Порфирий спрежнею лукавою усмешкой и как бы даже с наслаждением любуясь Раскольниковым, –я вас, батюшка, пригласил теперь по-домашнему, совершенно этак по-дружески!

– Не хочу я вашей дружбы и плюю на нее! Слышите ли? И вотже: беру фуражку и иду. Ну-тка, что теперь скажешь, коли намерен арестовать?

Он схватил фуражку и пошел к дверям.

– А сюрпризик-то не хотите разве посмотреть? – захихикалПорфирий, опять схватывая его немного повыше локтя и останавливая у дверей. Он,видимо, становился все веселее и игривее, что окончательно выводило из себяРаскольникова.

– Какой сюрпризик? что такое? – спросил он, вдругостанавливаясь и с испугом смотря на Порфирия.

– Сюрпризик-с, вот тут, за дверью у меня сидит, хе-хе-хе!(Он указал пальцем на запертую дверь в перегородке, которая вела в казеннуюквартиру его.) – Я и на замок припер, чтобы не убежал.

– Что такое? где? что?.. – Раскольников подошел было к дверии хотел отворить, но она была заперта.

– Заперта-с, вот и ключ!

И в самом деле, он показал ему ключ, вынув из кармана.

– Лжешь ты все! – завопил Раскольников, уже не удерживаясь,– лжешь, полишинель[58] проклятый! – и бросился на ретировавшегося к дверям, нонисколько не струсившего Порфирия.

– Я все, все понимаю! – подскочил он к нему. – Ты лжешь идразнишь меня, чтоб я себя выдал…

– Да уж больше и нельзя себя выдать, батюшка РодионРоманович. Ведь вы в исступление пришли. Не кричите, ведь я людей позову-с!

– Лжешь, ничего не будет! Зови людей! Ты знал, что я болен,и раздражить меня хотел, до бешенства, чтоб я себя выдал, вот твоя цель! Нет,ты фактов подавай! Я все понял! У тебя фактов нет, у тебя одни только дрянные,ничтожные догадки, заметовские!.. Ты знал мой характер, до исступления менядовести хотел, а потом и огорошить вдруг попами да депутатами[59]… Ты их ждешь?а? Чего ждешь? Где? Подавай!

– Ну какие тут депутаты-с, батенька! Вообразится жечеловеку! Да этак по форме и действовать-то нельзя, как вы говорите, дела вы,родимый, не знаете… А форма не уйдет-с, сами увидите!.. – бормотал Порфирий,прислушиваясь к дверям.