мы с моим другом Ся Сином «под защитой» службы безопасности прибыли в аэропорт. Нас отвели в специальную зону ожидания, интерьер которой выглядел точь-в-точь как зал приемов Дома народных собраний — удобные кресла, большой ковер, картины на стенах. Мне выдали посадочный талон и проводили к выходу на посадку на рейс до Мюнхена.

Сейчас больше всего на свете я мечтал увидеть Ай Лао. Я хотел, чтобы мы больше никогда не разлучались. Самолет приземлился в Мюнхене в пять часов вечера. Я прошел таможенный контроль раньше, чем успели прибыть Ван Фэнь и Ай Лао, так что заметил издалека, как они идут в мою сторону. Я знал, как они счастливы меня видеть, а они не стали бурно демонстрировать свои чувства, и казалось, будто мы не расставались. Но Ай Лао сказал, что мы с Ван Фэнь — два кусочка пазла и теперь он может их сложить.

Наша с Ай Лао связь напоминает мне собственные отношения с отцом, ведь Ай Лао рано повзрослел, как и я. Я всегда старался отдавать ему должное. Даже если ему до этого нет дела, он мой главный судья, и его одобрение — главная мера успеха моих стараний. Когда я вспоминаю своего отца, я сожалею о том, что в ранние годы меня мало интересовали его трудности, что не проявлял по отношению к нему сочувствия и понимания. В те долгие недели тайного заточения мои главные опасения были связаны не с тем, что могу никогда больше не увидеть сына, а с тем, что не дал ему возможности по-настоящему узнать меня. И тогда мне пришла в голову мысль: если меня выпустят, то для того, чтобы сократить разделяющую нас пропасть, я должен записать все, что мне известно об отце, и честно рассказать сыну о себе — о том, что значит для меня жизнь, почему так важна свобода и почему автократия так боится искусства. Я надеялся, что мои убеждения превратятся в нечто такое, что он сможет увидеть и понять и умом, и сердцем. Так что, если Ай Лао когда-нибудь захочет узнать больше, все будет готово — и моя собственная история, и история его деда.

Прошлое и настоящее в моей жизни разделились, как кости мертвого животного, со скелета которого давно пропала вся соединительная ткань, и, как я ни стараюсь, мне все еще сложно осмыслить мой жизненный опыт в целом. Ту же проблему я обнаруживаю в своем искусстве. Хотя я не знаю, насколько на меня влияет окружение, оно никогда не ослабляло мое чувство ответственности перед реальностью. Подобно человеку, идущему в ночи под дождем, я знал, что каждый шаг приближает меня к цели, но где же моя цель?

Поскольку искусство обнажает самые сокровенные истины, оно способно нести важную идею. Я считаю, что любая защита свободы неотделима от предпринимаемых усилий, ведь свобода — это не цель, а направление движения, и возникает она именно в процессе сопротивления. Моя ответственность художника состоит в том, чтобы сделать эту идею завораживающей, чтобы от нее захватывало дух. Даже если мое искусство иногда кажется иллюзорным по сравнению с тем, против чего я выступаю, оно останется как часть материальной культуры. Я продолжаю бороться за равенство, ведь именно равенство позволяет человеку максимально реализовать личные интересы в контексте группы. Иными словами, как сказал Ай Лао, «справедливость означает, что все счастливы».

Несмотря на все сложности, с которыми мне пришлось столкнуться, я неуклонно шел своим путем, сознательно избрав свою миссию, я сохранял хладнокровие, даже когда оказывался на краю пропасти, и благодарен за те возможности, которые таит неизвестность.

Меня не волнует, как далеко я зайду или куда эта дорога может меня завести; неважно, что произойдет в будущем, я, несомненно, буду частью этого будущего. Для меня худшее, что может случиться, — это потерять способность к самовыражению, так как это означало бы утрату стремления ценить жизнь и действовать соответственно. Иного пути для меня не существует.

Права, которые я всячески стараюсь защитить, должны быть доступны каждому, но все издержки, связанные с этим, — моя проблема. Эта мысль придает мне сил. Я вспоминаю слова, написанные отцом после поездки к развалинам древнего города в Синьцзяне, который стоял на Шелковом пути:

От тысячи лет радостей и печалей

нет и следа.

Живущий — живи же как следует, в полную силу,

Не жди, что земля будет помнить.

Что еще я могу добавить? Здесь мне надо остановиться, потому что в этих воспоминаниях не на все я имею право. Я споткнулся на том, что никогда мне не принадлежало, так бывает с пауком, который никак не может сплести нормальную паутину и при очередной попытке рвет уже сделанное.

Моя жизнь пришлась на потрясающую эпоху, чьи благословенные и гибельные моменты говорят о ее величии, а вместе они образуют более или менее правдивую картину. В то же время жизненные иллюзии продолжают влиять на мое бытие. Скажу, пожалуй, так: в те месяцы, пока я не мог воссоединиться с Ай Лао, я записывал то, чего предпочел бы не помнить, так что именно с помощью воспоминаний я смогу все это забыть.

Послесловие

В конце декабря 2015 года мы с Ван Фэнь повезли Ай Лао на греческий остров Лесбос. Это было наше первое совместное путешествие после того, как мне вернули паспорт. За несколько месяцев до нашего приезда к острову ежедневно начали прибывать лодки по десять и больше человек; на них были беженцы из Сирии, Ирака и Афганистана. Когда я приехал туда и своими глазами увидел все усугубляющийся кризис, связанный с наплывом беженцев, мне пришлось полностью поменять свои планы.

В тот день под бирюзовым небом передо мной расстилалось Эгейское море. Вдалеке я увидел что-то оранжевое, похожее на плот, медленно приближающийся к берегу. Когда он подплыл ближе, я смог рассмотреть резиновую шлюпку, набитую беженцами в оранжевых спасательных жилетах. Я впервые встретил мигрантов, бегущих из растерзанной войной страны, и эта встреча разрушила все мои предрассудки, столкнув лицом к лицу с миром страдания и отчаяния. При виде этой лодки я пережил чувства, близкие к священному откровению.

Лодка пристала, и я услышал плач младенцев вперемежку с криками взрослых. А затем женщины в длинных платьях и бородатые мужчины стали по очереди выбираться из