каждый день при любой погоде они неизменно были свежими. Искусство всегда связано с неопределенностью жизни, а эмпатия и доверие — неотъемлемые условия плодотворной дискуссии. Акт возложения цветов в корзину велосипеда устанавливал именно такую связь. Можно было заставить исчезнуть меня, но не искусство, ведь и поэзия моего отца продолжала жить в памяти людей, даже когда сам он находился в ссылке.

В апреле 2014 года моя персональная выставка «На каком основании?» открылась в Бруклинском музее — своей последней остановке в туре по разным городам. В то же время я активно занимался подготовкой новой работы для осенней экспозиции на острове Алькатрас, в бывшей федеральной тюрьме в заливе Сан-Франциско, где когда-то держали в заточении «худших из худших». Я считал этот проект бесценной возможностью связать собственные испытания и страдания политзаключенных всего мира. Я создал серию инсталляций, в их числе были выложенные на полу, как древнеримские мозаики, крупные портреты 176 узников совести из разных стран, изготовленные из кирпичиков Lego. Я хотел продемонстрировать солидарность с ними и выразить уважение за стойкость в борьбе.

Я вспоминал, как был тронут мой отец, когда в долгий период изгнания в Синьцзяне получил открытку от бесстрашного поклонника, написавшего, что его поэзия не забыта. Больше всего заключенные нуждаются в подтверждениях, что внешний мир существует. Соответственно, в секции выставки под названием «Искренне ваш» (Yours Truly) посетители по желанию могли написать что-нибудь на открытке, адресованной одному из бесчисленных невольников. Многие пользовались этой возможностью.

Несмотря на то, что я сталкивался с личными преследованиями, я не чувствовал себя одиноким. Мне запретили путешествовать, но это вынужденное ограничение не мешало мне работать — напротив, оно подпитывало. У меня вдохновение рождается в сопротивлении, а без него мои усилия оставались бы бесплодными. Мне повезло иметь настоящего — и могущественного — врага, это сделало свободу осязаемой, ведь свобода проистекает из жертв, которые человек приносит ради нее. Мешает только трусливое сердце, а искусство — противоядие от страха. Я не нуждался в сострадании, ведь смелость сама по себе — эстетическое чувство, и лишь преобразование подлинных чувств в нечто, понятное большинству, позволяет искусству избежать истощения.

В 2014 году я готовил большую персональную выставку в Берлине, а параллельно принял участие в выставке «Не следуй за ветром» (Don't Follow the Wind). Она была устроена в зоне отчуждения вокруг Фукусимы в Японии, откуда после радиационной аварии, вызванной землетрясением 2011 года, все жители были эвакуированы. Наряду с двенадцатью другими художниками в знак памяти об аварии я создал произведение, отражающее влияние этой трагедии на жизни десятков тысяч переселенных людей. Моя работа под названием «Луч надежды» (A Ray of Hope) состояла в следующем. В одном из брошенных домов я установил лампы на солнечных батареях, обеспечив тем самым освещение для будущих жителей, а заодно на комоде и книжной полке я поместил фотографии Ай Лао и самого себя. Каждый вечер в пустом доме в городе-призраке зажигаются огни, которых никто не видит. Однажды в далеком будущем, когда радиация уже исчезнет и место станет безопасным для людей, кто-нибудь наконец увидит мою работу.

Еще в феврале 2011 года, незадолго до ожидаемого открытия моей персональной выставки в пекинском Центре современного искусства Улленса (UCCA), куратор объявил мне, что все отменяется. Он не стал вдаваться в подробности и только сказал, мол, это произошло «по известным вам причинам». Многие годы Центр служил символом новообретенной открытости китайского общества, но в итоге его главной заботой стали коммерческие прибыли (которые зависели от дружбы с властями). Спустя два месяца, в тот самый день, когда в пекинском аэропорту меня отвели в сторонку, а потом увезли в секретную тюрьму, в Гонконге на аукционе Sotheby's была продана часть коллекции современного китайского искусства Гая Улленса за немалую сумму в 427 миллионов гонконгских долларов (почти 55 миллионов долларов США).

А теперь, в апреле 2014 года, нечто подобное случилось, когда открывалась выставка, посвященная 15-й годовщине Премии современного китайского искусства (Chinese Contemporary Art Award — CCAA) на Электростанции искусства в Шанхае. За двадцать минут до открытия в галерею прибыло несколько особенных гостей. Это были чиновники из шанхайского Управления по делам культуры; и по их настоянию из списка художников на стене выставочного зала убрали мое имя. Ули Сигг, один из почетных гостей, как раз входил в галерею, когда рабочие сушили феном закрашенное на стене место, где только что было мое имя. Мой швейцарский друг был настолько этим озадачен, что сфотографировал эту нелепую сцену и отправил мне фото. В своей речи на церемонии открытия Сигг тактично выразил свое огорчение подобным вмешательством: «Я глубоко сожалею, что в последний момент перед открытием работы одного из наших крупнейших художников не смогли представить на выставке». Переводчик предусмотрительно опустил эти слова.

В 2008 году я был награжден Премией CCAA за выдающиеся достижения на протяжении всей жизни, а в предыдущие три года входил в отборочный комитет. На этой выставке показывали работы около сорока китайских художников, и все они знали и меня, и мои произведения, но ни один не выразил протест, как будто не было никакого акта цензуры и вымарывать мое имя — абсолютно нормально.

Допущение искажения истории — первый шаг к допущению унижения в реальной жизни. Чтобы выразить протест, я опубликовал в своем Instagram[49] фотографию ящиков с моими семенами подсолнуха, которые вынесли из выставочного зала и закрыли в кабинете.

На следующий месяц в Центре современного искусства Улленса открылась выставка «Ханс ван Дейк: 5000 имен». Ретроспектива была посвящена вкладу Ханса в современное искусство Китая в 1990-х годах и демонстрировала особую значимость этого периода. В нее входило три моих работы, но вскоре я обнаружил, что мое имя исключили из списка художников в пресс-релизе: список начинался с буквы С и завершался Z, а меня нигде не упоминали. А в рассказе о карьере Ханса на этой выставке говорилось только о его сотрудничестве с «другими людьми» в проекте «Архивы и хранилище китайского искусства», тем самым его сотрудничество со мной из истории вычеркивалось.

Я немедленно позвонил директору музея и сказал, что это неприемлемо и что я забираю работы с выставки. Будучи другом и коллегой Ханса, я хотел остаться верным памяти о нашем сотрудничестве. Когда я впоследствии спрашивал полицейских, почему мое имя и произведения пытались скрыть, они отвечали: «Ты же знаешь, что мы не связываемся с иностранными галереями. Это они сами сделали — подавай на