у входа в парк и забрал черепашек.

Две привезенные из Бразилии черепашки неподвижно лежали в деревянном ящике, их панцири украшал необычный узор. Человек передал Сяо Пану инструкции по уходу на бумажке, в которой было написано, что ежедневно в час дня их нужно мыть теплой водой, это способствует их регулярной дефекации. Качество их экскрементов также необходимо было контролировать: отсутствие в кале белых комочков — сигнал, что черепашки заболели и их нужно отвезти к ветеринару. Сяо Пан не испытывал энтузиазма по поводу усыновления двух черепашек, но мне казалось, что нужно помочь агенту, раз он просит. Он нам доверился, и больше ему не к кому было обратиться.

Хотя власти больше не принимали мер против меня, ситуация омрачилась тем, что летом 2014 года полиция арестовала многих моих знакомых. Адвоката Пу Чжицяна задержали только за то, что он присутствовал на вечеринке в честь двадцать пятой годовщины демократического движения 1989 года; арестовали и других адвокатов-правозащитников.

Однажды в середине июня на пороге студии в Цаочанди появился мужчина примерно моего возраста. Оказалось, что режиссер Ай Сяомин (которая собирала подписи в мою поддержку) попросила его кое-что доставить. Он передал мне потрепанный чемодан, отказавшись войти в дом. Уже собравшись уходить, он спросил, не могу ли я дать ему несколько семян подсолнечника для одного знакомого «правого элемента». «Случайно не для вашего отца?» Он кивнул, и, глядя ему вслед, я видел в нем себя.

Открыв чемодан, я обнаружил в нем побелевшие кости, завернутые в старые газеты. Кусок черепа, несколько ребер и позвонков, часть тазовой кости, несколько пальцев ног — все это были человеческие кости из Цзябяньгоу, из провинции Ганьсу. В конце 1950-х годов тысячи «правых элементов» были сосланы в пустыню для «трудового перевоспитания», и подавляющее большинство из них погибло от голода и болезней, а их кости время от времени обнаруживались в песках. Ай Сяомин наткнулась на эти останки, когда снимала фильм о том событии. Вспоминая мои работы, посвященные погибшим в вэньчуаньском землетрясении детям, она собрала эти материальные свидетельства другой ужасной человеческой трагедии.

Одну за другой я выкладывал кости на стол. Они провели больше пятидесяти весен и лет в этой безжизненной пустыне, где их освещали только солнце, луна и звезды. Подобно стволам мертвых деревьев, они потеряли и цвет, и все признаки того, что когда-то были живыми, хотя нити иссохшей ткани все еще болтались на одной из костей, напоминая связку растрепанных шнурков. Упорядочить эти фрагменты скелета не представлялось возможным.

Держа их в руках, я вспомнил одно из ранних стихотворений отца:

Я археологу не верю.

Предположим,

Среди руин, где некогда торжествовала жизнь,

Спустя столетья и тысячелетья

Он раскопает жалкие останки,

Мои останки,

Неужели он

Определит, что в этом древнем хламе

В двадцатом веке бушевало пламя?

А разве сможет он

Найти в земных глубинах

Вобравшие в себя страдание людское

Слезинки тех, кто жертвовал собою?

К истокам слез заказаны пути;

Они укрыты за стеной железной,

Но ключ к железной двери не потерян,

Герои жаждали дойти до этой двери

И падали — их было много, павших, —

И умирали на штыках

Перед порогом к той заветной цели.

О, если бы, пытливый археолог,

Ты мог бы эти слезы обнаружить

И рядом с ними бросить горсть жемчужин,

Добытых из морских глубин,

Жемчужину затмили б слезы эти,

Сверкающие сквозь тысячелетья,

И мы распяты на кресте

Двадцатого столетья,

И наши муки

Не менее мучительны, чем муки

Распятого из Назарета.

Рука врага на нас надела

Венец терновый,

С бледного чела

Стекали капли алой крови,

Но мы еще ни разу не сказали

О ярости, бушующей в груди, —

Последнее мы не сказали слово!

Конечно, мы не станем обольщаться.

Сбываются надежды, только редко.

Но мы себя грядущему вверяем —

Потомки вспомнят нас,

Как ныне

Мы вспоминаем наших предков,

Вступивших в схватку с дикими зверями.

И на лице далекого потомка

Появится спокойная улыбка,

Спокойная и долгая улыбка, —

Я готов

Идти на смерть.

Провижу ту улыбку[51].

Улыбка, 1937 год

В августе 2014 года я наблюдал, как Ван Фэнь взяла за руку уже четырехлетнего Ай Лао и они медленно шли в сторону зала вылета пекинского аэропорта. Они собрались вылететь в Берлин, где как раз завершилось строительство студии, которым я занимался три года. Как и я, Ай Лао пошел по стопам моего отца и покидал страну, в которой родился. Пройдет много лет, и он поймет, почему это было необходимо. Я считаю, что это был смелый поступок с их стороны.

Перед отъездом Ай Лао сказал мне: «Я хочу, чтобы это стихотворение было у тебя, когда мне исполнится восемь лет. Но я даю его заранее — оно обо мне пятилетнем».

Ветер дует на запад.

Вода течет на восток.

Я стою здесь,

Вспоминая этот чудный пейзаж.

Три года назад,

Когда я был еще мал,

Я уже был умен.

Прощай, страна.

Когда Ван Фэнь и Ай Лао скрылись из виду, я почувствовал, что у меня гора с плеч свалилась. Больше не нужно было волноваться об их безопасности. За последние пять лет — кроме того периода, когда меня похитили, — я день за днем наблюдал, как растет Ай Лао, надеясь, что он никогда не вырастет и всегда будет умещаться у меня на плечах и мы будем вместе гулять вокруг пруда, ловя стрекоз над листьями лотоса или кузнечиков на лужайке. Но в тот момент я не знал, увижу ли их когда-нибудь снова.

Впоследствии во время одного из наших видеозвонков Ай Лао сказал мне, что положил в морозилку молоток. «Это подарок для тебя, — объяснил он. — Молоток будет вместо Ай Вэйвэя. Пусть полиция сколько хочет ругается, Ай Вэйвэй — всегда Ай Вэйвэй, он не изменится. Лед