теперь причастен к ее крамольным делам и косвенно интересую их теперь по диссидентской части? Однако знают же они о скандале вокруг меня, значит, скорее всего, интересую их именно я, но зачем же тогда им следить?

Тут вдруг Ахилл как бы опомнился, как бы взглянул со стороны и на себя, и на эту «Волгу» с гебистами, — ты отчего занервничал, кретин? Оттого, что они занялись тобой? Не ты первый, и не ты последний, ты один из многих, кто дает им работу и пищу — и ты им не позволишь лезть в твое нутро, — в твой замечательный, умный мозг, в котором рождается столько значительного, — что бы, кстати, поесть, ничего в холодильнике, — и не дашь им заставлять твой мозг участвовать в их примитивных играх. Пусть их сидят в своей машине. Пусть ждут. Пусть смотрят.

Вечером Ахилл старательно гонял движок транзистора по коротковолновой шкале — 13… 16… 19… 25… — и всюду на него обрушивался рев глушилок, сквозь который слабо пробивались иногда отдельные слова и фразы. Наткнулся вдруг на «…ходим обзору культурных собы…» — попытался настроиться получше, но все исчезло в шуме, он стал искать ту же станцию на другой волне, услышал мощный гул, опять стал ползать вдоль шкалы туда и обратно, и в какой-то момент удалось услышать: «…не нужно быть музыкантом… абсурдность этих обвинений… русскому композитору и исполнителям его музыки на Западе. Творческая свобода — одно из основных условий существования демократи… Неужели советская культурная адми… под сомнение свободу пения? Неужели наш друг в Москве… угрозой преследования… что его сочинение поют? Абсурдность ситуации усугубляется… поют лишь то, что было напечатано в официозе „Правда“ — газете, которая принадлежит партии и проходит партийную цензуру…» Дальше пошли спортивные новости, и Ахилл приемник выключил.

Зазвонил телефон.

— Здравствуйте, маэстро, — послышалось в трубке, и Ахилл узнал Мировича.

— Здравствуйте, Людвиг.

— Я думаю, что это замечательное произведение. Вы понимаете, о чем я говорю.

— Догадываюсь, — засмеялся Ахилл.

— Как бы мне заглянуть в эти ноты? Вы не против?

— С удовольствием вам покажу.

— Вот и спасибо. Давайте я на днях вам позвоню и напрошусь в гости.

— Буду очень рад.

— Отлично. Спокойной ночи!

— Спокойной ночи, Людвиг! Спасибо вам за этот ваш звонок.

— Ну-ну, — пробормотал Мирович.

Ахилл взглянул за окно.

«Волга» исчезла. Он подумал немного, сел к телефону и набрал номер.

— Алло! Кого вам?

— Добрый вечер. Пожалуйста, Валю.

— Счас.

Он ждал. Потом слушал, как шла она к телефону.

— Да?

— Валя, здравствуй. Это Ахилл.

— Ой, здравствуй. Где ты?

— Я дома. Как твои дела?

— Все хорошо. А ты?

— Ну, скажем, более или менее. Что ты делаешь завтра?

— М-м-м… Особо ничего. Могу быть свободна.

— Я занят полдня. Может, могла бы приехать?

— Могла бы, конечно.

— Вот и хорошо. Встретимся дома, где-нибудь днем. Получится у тебя?

— Я выеду утром. Куплю что-нибудь по дороге. Идет?

— Спасибо. Значит, до завтра. Целую тебя.

— И я тебя тоже.

2

Когда назавтра Ахилл входил в школу, до утреннего урока с десятиклассниками оставалось минут двадцать. Как всегда, он шел в свою комнатку позади музыкального класса, где готовил все необходимое для занятий. Болела голова. Школьный вестибюль был пустынен, и Ахилл едва не отпрянул от неожиданности, когда из-за колонны кто-то кинулся к нему.

— Михал Ильич, это я, здравствуйте. — С Ахиллом рядом зашагал Дифур — десятиклассник, прозванный так за скорость, с какой он решал дифференциальные уравнения. Возбужденно, быстро, вполголоса он говорил: — Не идите в свой кабинет. Там на дверях записка. Они вас не хотят пускать к нам. Идите сейчас через физику, через комнату Вадим Сергеича. Мы с ним договорились, он сейчас у себя сидит. А от него, через вашу комнату — в класс, сразу после звонка. Не выходите за угол, они уже вас там ждут — Сталинист и директор. Мы хотим, чтобы был урок. Я от всего класса. Мы все вас ждем. Хорошо? Стойте, стойте! — Дифур аж схватил Ахилла за рукав, когда они оказались у двери с надписью «Кабинет физики». — Не идите дальше, ну пожалуйста! — умоляюще зашептал Дифур. — Они уже прямо тут! Входите — и кранты! Они не усекут!

План ребят был основан на том, что два класса, физический и музыкальный, примыкали друг к другу в том месте, где школьный коридор поворачивал под прямым углом. А само угловое пространство двух помещений занимали комнаты учителей — физики и музыки. В свое время это была одна комната, целиком принадлежавшая физику, потом, когда Ахилл стал развивать свою активность, он уговорил хозяина физкомнаты отдать ему часть своего владения. Возведена была в комнате тонкая перегородка, и в образовавшемся закуте пробили двери — одну в коридор, одну в музыкальный класс и одну в самой перегородке, между комнатами Ахилла и физика. Эта последняя дверь обычно не запиралась — и потому, что Ахилл мог всегда обратиться к соседу за проводком и за крокодильчиком, и потому, что был он с физиком Вадимом Сдобиным в отношениях очень дружественных. Сдобин был некогда изгнан из Дубны за подписантство, и доступ в академические институты ему был закрыт. Он подрабатывал, то реферируя в журналах, то консультируя аспирантов, а главное, работая за них: писал диссертации. Когда же удалось устроиться сюда, в спецшколу, впервые за много лет ожил: не только с вдохновением стал учить, но и взялся снова за науку, начал публиковать статьи и вновь обрел авторитет в кругах физиков-теоретиков.

Увидав вошедшего к нему Ахилла, Вадим прежде всего запер закрывшуюся за ним дверь и только потом поздоровался, пожав его руку.

— Заходи. Будешь проникать в свой класс по-партизански? Огородами, в обход врага? — Он смеялся и говорил негромко, всем этим показывая, что враг действительно поблизости.

— Так что происходит? — спросил Ахилл.

— Ты меня спрашиваешь? Это я тебя хочу расспросить. Насчет этой твоей музыкальной истории, о которой по «голосам» говорят.

— Мне мало что известно самому, я расскажу тебе, что знаю, но что же в школе? Я видел Фаликовского неделю назад. Похоже, у нас перемены?

— Ну, милый мой! Перемены! Скандал на уровне города и выше — аж в министерстве. Они дождались наконец — получили прямые улики нашей антисоветской работы. Сталинист отволок писанину ребят про ложь прямехонько в райком. Фаликовского начали было таскать, сюда приезжал инструктор. И как раз на это наложился начавшийся шум с твоей музыкой.

— Да они-то откуда знают про мою музыку? — искренне поразился Ахилл. — Сталинист тоже слушает «Свободную Европу»?

— Не волнуйся, есть у него другие источники информации. «Кому надо —