встретиться у него. Когда Ксеня приехала, она тоже почувствовала, что любит, — любит Ахилла, а о любви к кому-то из кино забыла. И они любили долго и приятно для обоих, была ночь, и было утро, и день второй, и к исходу его Ахилл спросил Ксеню о Лине.

— Ты знаешь, а она меня приревновала, — с довольным видом сообщила Ксеня.

— Что ты имеешь в виду?

— Я встретила ее летом, перед самым началом семестра, уже в конце августа, ну, мы, конечно, говорили о тебе — где ты? как ты? И я ей сказала: вот ведь я была у него, у нас была любовь, и было так хорошо, что — ну, я уверена была, что он ничего с собой не сделает после этого, говорю. И тут она — все-таки она смешная, правда? — спрашивает, голос даже изменился, как учительница в пятом классе: «Скажи, пожалуйста, Ксеня, что именно было у тебя с Ахиллом? Что ты имеешь в виду?» — «Ну любовь, — говорю я, — что ты, не понимаешь, что ли? Когда двое вместе в одной постели, если ты это хочешь услышать!» Я даже разозлилась. В конце концов, уж если ты такая правильная, то и не спрашивай о таких вещах, если не хочешь о них слышать, верно, Ахилл? И вдруг вижу — побледнела, как говорится, как известка, по-настоящему ей, видно, и, правда, стало плохо. Говорят, такое бывает, резкий спазм сосудов. Я к ней: «Линочка, что с тобой!» А она пошла. Вот так, ее прямо водит из стороны в сторону, а она идет, медленно-медленно.

Ахилл с ужасом выслушал Ксеню. Потом привлек ее к себе на грудь, и пока она его гладила и что-то шептала ему в подмышку, он пролил несколько отдельных слезных капель на ее прекрасные золотые волосы.

То, что просторечье означает как «выяснение отношений», между Ахиллом и Линой состоялось спустя лет тринадцать. Выяснилось при этом, что именно встреча с Ксеней повергла Лину в состояние едва ли не безумия. Она уже знала тогда, что беременна. И вот узнала неожиданно, что ждет ребенка от того, кто прежде, чем с ней, был в любовной связи с их общей подругой! В ее девятнадцать лет все разом стало черно, безобразно и безнадежно. И она уехала в засекреченный городок.

Ахилл спросил ее, вздохнув:

— Хоть теперь-то ты понимаешь, какая ты была дура?

Линин вздох был тем банальным и необходимым эхом, какое часто слышится в дуэтных формах (см. М. Вигдаров, «По мотивам письма», партия альтовой флейты, такты 65, 78 и др.):

— Не знаю. Но я понимаю по крайней мере, что очень тебя любила.

В небольшую паузу Ахилл вместил свое уважение к доброй памяти, чувству красивой и спокойной женщины, сидевшей перед ним. Затем спросил:

— Когда же я ее увижу?

— Можно завтра. Приходи на Чкалова часов, например, в одиннадцать.

Повторяя себе: «Идиот, идиот, чего ты так разнервничался?» — Ахилл назавтра, в одиннадцать, осознавал свое присутствие в некой далеком прошлом, которого не было никогда, потому что Лина тринадцати лет, какой он в прошлом никогда не видел, стояла перед ним и, строго глядя ему в глаза, говорила:

— Здравствуйте. Вы мой папа. Я — Майя.

Глава пятая

1

Теперь в дверях его расцеловала двадцатилетняя краса-девица; но, впрочем, он знал, — не девица, свои сердечные дела она ему поверяла, приезжая в Москву, бывало, для того лишь, чтобы рыдать у отца на плече или чтобы, напротив, потребовать от него разделить ее бурную радость по поводу новой, прекрасной, совсем-уж-совсем настоящей любви. И обычно приезжала на его музыку. Он любил сидеть на своих концертах рядом с дочерью. Иногда приезжала с Майей и Лина. На них смотрели — на них приятно было смотреть и пытаться при этом из слухов и сплетен свивать об Ахилле нечто романтическое: почему он не с ними? они почему не с ним? Любовь, любовь — кто-то был у Ахилла, но знали также, что он, приезжая в Питер, почти всегда останавливался на квартире, где жили Лина с дочерью.

Майя сняла и повесила шубу, потащила отца к дивану, усадила рядом с собой и стала в упор глядеть на него. Он этого не выдержал:

— Что случилось?

Она все так же напряженно на него смотрела, и он сказал:

— Поставлю чай.

Она мотнула головой:

— Потом. Подожди. Послушай…

Взяла его руку и начала перебирать и пересматривать его пальцы.

— Не удивляйся, но я не одна. То есть приехала не одна. И дело в том, что он иностранец. Ему нельзя на Чкалова, к нашим, ты понимаешь. А я…

— Где он? — спросил Ахилл.

— Здесь, на площадке. Подожди! — потянула она его за руку, когда он хотел быстро встать. — Дело в том, что… За мной, ты видишь ли, там, в Ленинграде, следят.

Она опять взялась смотреть на него в упор.

— Давно? — спросил он.

— Больше месяца.

— И ты знаешь, из-за чего?

— Из-за того. Обыкновенно: самиздат. Еврейское тоже. Ну, и еще кое-что… Ты Би-би-си вчера не слушал?

— Нет. Так что ты его не пускаешь сюда, своего иностранца?

— А ты пускаешь?

— Дура. Иди зови.

Она обрадованно вскочила и побежала к дверям.

— Вот. Это Джордж, — представила она Ахиллу высокого парня в тонком пальто и без шапки, с аккуратной прической, с небольшими, тоже аккуратно подстриженными усами, словом, вполне джентльмена. Ахилл подал руку и назвал себя. Джордж по-русски сказал:

— Мы с вами знакомы.

— Да, — подхватила Майя. — Отец, ты обещал нам чаю? Давайте сядем за стол, а потом уж начнем разговаривать.,

Она привезла ленинградских пирожных, чем была страшно горда. Джорджа, как оказалось, Майя тоже привезла с собой. Тот лишь вчера прилетел из Лондона и сразу же пошел к Майе. А теперь они здесь. Завтра ему обязательно нужно попасть обратно в Ленинград. Ведь Джордж приехал в Москву нелегально, оставив свою туристскую группу, его немедленно вышлют из страны, если узнают, что он здесь побывал.

Майя говорила беспорядочно, была возбуждена, а в глазах ее Ахилл читал что-то не очень хорошее, — загнанность, тоску, усталость. Он положил ей руку на плечо. Милый Джордж кивал и со здоровым аппетитом ел бутерброды.

— Вспомнил, — сказал Ахилл. — Вы были у Майи дома. Мы пришли после концерта. Вы, кажется, поете, да?

— Именно, — подтвердила Майя. — В том-то и дело, что Джордж поет.

Она произнесла это с сарказмом. Джордж порозовел и, глядя ясным взглядом на Ахилла, сказал:

— Я виноват и должен меня… Прошу меня извинить.

— Ты Би-би-си