«Он выглядел худощавым, но вполне здоровым. У него началась деменция, но он достаточно хорошо соображал, чтобы расспросить каждого о семье и работе. Ему не терпелось после лучевой терапии перевестись в больницу поближе к нам. Мы пробыли там два часа, и все это время он не жаловался на боль.

Пятого октября позвонила медсестра и сообщила, что его состояние сильно ухудшилось. Я спросил: „Насколько все плохо?” — и она ответила: „Очень-очень плохо”. Я спросил, не означает ли это, что он умирает, объяснив, что его семья разбросана по всей Англии и мы все живем не меньше чем в двухстах милях оттуда. Она сказала: „Я не должна говорить вам этого по телефону, но… да”. По ее мнению, ему оставался день-два.

Я позвонил братьям и сестрам, и мы все сразу направились туда. Мы добрались до больницы поздно вечером, папа спал у себя в палате. Будить его не стали и договорились дежурить по очереди, чтобы хотя бы один из нас все время был рядом.

Шестого октября мы попросили о встрече с врачом. Она сказала, что у папы саркома в терминальной стадии. Я ответил, что он разговаривает и сидит, и вообще не похож на умирающего человека, наоборот, полон сил, разговорчивый и бодрый. Я сказал, что нам доводилось видеть его и в куда худшем состоянии. Ему как-то даже священника вызывали, но все обходилось. Врач сказал: „Ваш отец часто находится в бреду и не ест. Он быстро теряет вес, скоро впадет в кому и больше не проснется“.

Я спросил, можно ли поставить ему капельницу, но врач сказала, что это не поможет. Она стала отговаривать меня от того, чтобы перевезти его поближе к нам. Моя дочь сходила и купила фруктовый сок, молоко и питательный коктейль, а еще специальную кружку с горлышком для кормления. Отец все с удовольствием съел. На самом деле в тот день он прилично поел.

Вскоре, однако, он стал засыпать и странно себя вести — пытался схватить что-то в воздухе руками, а еще курил воображаемую сигарету. Медсестра сказала, что все это из-за диаморфина.

За следующие несколько дней он погрузился в еще более глубокий сон, а нам без конца говорили, что он в коме и в любой момент может умереть: врач предложила позвать священника, что мы и сделали.

Пока был в коме, отец иногда просыпался и начинал кричать: „Помогите, помогите!“ или же просто что-то бессвязное. Как-то он попросил нас потушить воображаемый костер. Каждый раз он выглядел и звучал совершенно напуганным. Нам было больно видеть его в таком состоянии.

Мы все были крайне обеспокоены оказываемым ему уходом. У него был хороший, сильный пульс, а руками он хватался еще с большей силой. Шприцевой насос, прикрепленный к его животу, вызывал у нас все больше вопросов — он непрерывно накачивал его диаморфином. Они отказывались ставить капельницу. И за все время, что мы были там, к нему не зашел ни один врач.

Девятого октября я позвонил доктору Кей, другу семьи и врачу частной практики, и попросил ее приехать. Она приехала на следующее утро и сказала, что, судя по коже, у отца сильное обезвоживание. Она поговорила с врачом, и тот подтвердил, что у отца крайне агрессивная саркома большой берцовой кости, и добавил, что у него метастазы по всей грудной клетке и он скоро умрет. Мы впервые услышали про метастазы. Врач сказал, что капельницу ставить не нужно, потому что он не чувствует боли благодаря диаморфину, но доктор Кей с ним не согласилась. Она сказала, что пополнение запасов жидкости в организме — одна из жизненных потребностей и ему следует поставить капельницу с физраствором. Она считала, что он будет чувствовать себя лучше, если бороться с обезвоживанием.

Доктор Кей попросила дать ей осмотреть папу, и врач согласился. Мы все были в шоке, когда она подняла покрывало. Мы впервые увидели тело отца — от него остался один скелет. Это было ужасно. Затем доктор Кей увидела на левой ягодице большой открытый пролежень, из которого сочился гной. Она сказала, что пролежень инфицирован. Повязки на нем не было.

Потом доктор Кей сказала: „Честно говоря, они убивают вашего отца диаморфином“».

Мистеру Каннингтону не поставили капельницу. Следующие несколько дней его семья все больше злилась: медсестры отправляли их к врачам, но врачи, хоть и соглашались встретиться, либо вовсе не появлялись, либо убегали, толком ничего не говоря. Доктор Кей звонила несколько раз, и ей обещали поставить капельницу, но так этого и не сделали. Наконец сыну мистера Каннингтона удалось лично поговорить с замещающим врачом по поводу капельницы.

«Он сказал: „Ваш отец в терминальной стадии, и любое активное лечение лишь отсрочит его кончину“. Он добавил, что они никак не будут ускорять его смерть, но было бы неправильным и специально оттягивать ее. Я сказал, что мы любим своего отца, и что он сильный человек, слишком сильный, чтобы умирать, и что мы хотим, чтобы он жил. Мы восемь дней упрашивали поставить ему капельницу».

Потребовалось еще больше уговоров и телефонных звонков, чтобы мистеру Каннингтону все-таки поставили капельницу, и по настоянию семьи ему давали не только физраствор, но и витамины. Вскоре доктор Кей снова проделала долгий путь до больницы. Он сказала его родным, что их отец очень болен. Его дыхание было крайне сбивчивым — так называемое дыхание Чейна — Стокса[59], которое иногда предшествует наступлению смерти. Семья умоляла ее вытащить их отца из этой больницы, и она нашла мистеру Каннингтону место в онкологическом центре в регионе, где жили она сама и его старший сын. Пациента должна была перевезти машина частной скорой помощи. В больнице попросили родственников подписать отказ от ответственности и предупредили, что мистер Каннингтон, по их мнению, не сможет пережить эту поездку.

«Я сказал врачу, что в этой больнице он уж точно умрет», — пишет сын.

Пятнадцатого октября они отправились в путь: двое поехали в машине скорой, а остальные — следом в своих машинах. Прибыв в онкологический центр, они впервые увидели пролежни мистера Каннингтона.

Его сын пишет: «Мы прежде ничего подобного не видели. Нам всем стало плохо. У него были пролежни на плечах, спине, ягодицах, бедрах, ногах, ступнях и даже на ушах… Доктор Кей взяла уход за ним на себя. Работа предстояла колоссальная, но ей удалось восстановить его достоинство и избавить от страха. Она заботилась о нем с любовью, нежностью, добротой, состраданием и уважением. Она