Последние листы с нагих своих ветвей;

Дохнул осенний хлад – дорога промерзает.

Журча, еще бежит за мельницу ручей,

Но пруд уже застыл; сосед мой поспешает

В отъезжие поля с охотою своей,

И страждут озими от бешеной забавы,

И будит лай собак уснувшие дубравы.

Он кончил утреннюю работу свою, бодрый, довольный, вскочил с постели и, накинув теплый архалук, заглянул в окно. Вокруг все было бело, светло, чисто и тихо: зима. На замерзшем пруду, в котором некогда топилась Ольга, с веселыми криками катались ребятишки дворовых. Он хотел было уже одеваться, как вдруг из-за угла дома, оставляя четкие следы по снегу, вышел толстый Михайла Иваныч со своей чудесной бородой, блудный и сердитый зять его – управляющий представил его барину в первый же день – и кругленькая крестьянка. Пушкин пригляделся и чуть не ахнул: это была его нежная, воздушная Ольга! И усмехнулся: жизнь все сводит к прозе… Михайла Иваныч что-то строго внушал Ольге, та на все кивала головой, – понимаю, мол… – а лавочник все порывался возразить что-то. Но Михайла Иваныч строго осаживал его. Наконец, сердито напала на мужа и Ольга и, бросив опасливый взгляд на окна господского дома, – Пушкин, с интересом следивший за этой сценой, спрятался, – поднялась по лестнице на кухню, а Михайла Иваныч с зятем, сердито перебраниваясь потушенными голосами, скрылись за углом…

Лакей доложил барину:

– Тут женщина одна пришла… Михайлы Иваныча дочь… Вас повидать желает…

– Где она?

– На кухне.

– Пусть войдет.

Дверь отворилась, и вошла Ольга в чистенькой шубке. Глазки ее были скромно потуплены.

– Что хорошего скажешь, умница? – ответив кивком на ее поясной поклон, спросил он, сдерживая улыбку.

– К вашей милости, барин… Пришла поблагодарить вас за вольную…

– Рад тебя видеть, Ольга. А ты похорошела, – улыбнулся Пушкин. – Муж не обижает?

Ольга зарделась.

– Ну, говори, говори, в чем дело? – продолжал Пушкин. – Вижу, ты хочешь что-то спросить.

– Не оставьте нас, сирот бедных, – снова отмахнула она ему поклон. – Вот как супруг наш Лексей Егорыч человек ко всему способнай, – вобрав в себя побольше воздуху и подняв впервые на Пушкина глаза, проговорила она, – может, вы отведете нам лужок коло моста через речку?.. Мы бы мельницу там поставили… Потому теперь мужики ваши молоть-то к Егорью ездиют, а вы сами знаете, какия дороги-то туда. Ох да батюшки, как говорится… А тут бы своя мельница была… А мы за вас богу бы молили.

– Я не понимаю: в аренду, что ли, твой Алексей Егорыч луг взять хочет… или как?

– Да хошь в ренту… – согласилась Ольга. – На года… А то, может, по старой памяти и так пожертвуете, – тихонько уронила она и снова потупилась. – Потому мы завсегда готовы служить вам – не как другие… которые только и думают, как бы у господина своего что урвать… А мы понимаем и господский антирес.

«Это она у мужа красноречию выучилась…» – с улыбкой подумал Пушкин и сказал:

– Я не знаю, чья там у моста земля, отцовская или моя. Пусть ко мне придет Михайла Иванов, и я посмотрю…

– Слушаю, барин, – покорно сказала Ольга. – Как прикажете, так все и изделается… А мы завсегда ваши верные рабы… И не пожалейте уж землицы: вы люди богатые, вам что… А мы завсегда…

– Ну, хорошо, хорошо… Скажи отцу, чтобы пришел… Сняв с гвоздя хлыст, он сделал вид, что ему пора. Ольга, низко поклонившись, вышла…

– Лахудра!.. – глухо пробормотал возившийся у печки истопник. – Везде пролезут.

Пушкин с любопытством взглянул на него. Старик почти никогда ничего не говорил – только сам с собой разве. О нем ходили слухи, что он какой-то своей веры, чуть ли не скопец…

– Чего ты, старина, лихуешься? – улыбнулся Пушкин.

– А как жа не лиховаться-то? – обратил к нему истопник морщинистое, безбородое и сердитое лицо. – Мало ейный отец-то у тебя награбил?.. Мужикам житья уж никакого не стало, вот как пришло… И все мало… Это уж порода такая чертова, ненасытная… У его, черта, денег-то, может, больше твово, а он, сукин сын, толстожопый черт, дочерью свою к барину за лужком подсылает… Тьфу!..

Пушкин внимательно глядел на него. Он был похож на забытый пень в лесу.

– Скажи, старик, а Пугачева ты помнишь? – вдруг спросил он.

Старик обернулся и долго смотрел на него. Красные отсветы загоревшегося смолья играли на его пергаментном лице.

– Пугачева? – глухо повторил он, усмехаясь. – Никакого Пугачева не было. Пугачева господишки выдумали… А вот Спаситель пришел к нам на землю, чтобы научить заблудших… И был он сын девы, царицы Елисавет Петровны, а вырос у немцев за окияном, а потом приехал и царствовал под названием Петра Третий… Он теперь скрывается, а придет время…

Он оборвал и, снова обернувшись к печке, стал раздувать огонь. Охваченный какой-то оторопью, Пушкин вышел на крыльцо. Ветер приятно обвевал лицо. У крыльца стоял с верховой лошадью в поводу мальчугашка. Но только подошел было Пушкин к коню, как вдруг на деревне послышался колокольчик, и большая, удобная карета на полозьях повернула к усадьбе. Кучер и лакей, почтительно сняв шапки, раскланялись с барином, и лакей подошел к несколько удивленному Пушкину с письмом. Он разорвал шикарный конверт – письмо было от Григорова: прослышав о том, что любезнейший Александр Сергеевич у себя в Болдине, он