Звонки и объяснения заняли гораздо больше времени, чем ядумала. В половине восьмого утра здание приюта было под наблюдением, а я, всопровождении троих мужчин в штатском, звонила в дверь служебного входа.Открыла все та же старушка и посмотрела на меня с удивлением. Пока ейобъясняли, в чем дело, я прошла в приемную и замерла перед картиной. Я смотрелана нее долго, и из хаоса разноцветных колец, которые точно затягивало вворонку, проступил контур, едва намеченный белой краской. Стрекоза.

— Чья это картина? — резко спросила я,повернувшись к женщине.

— Игоря Сергеевича.

— Он сейчас в приюте?

— Конечно. Пошел на процедуры.

— Быстро туда!

— Да что происходит? — возмутилась старушка, но ееуже никто не слушал.

— Где процедурный кабинет? — на ходу спросилкто-то из мужчин.

— На первом этаже, дальше по коридору.

Они меня все-таки опередили. Когда я влетела в кабинет,ошарашенная медсестра торопливо объясняла:

— Не знаю, что на него нашло. Подошел к окну, а потомбросился бежать как угорелый.

— Надо проверить все помещения! Уйти он не мог, домоцеплен…

— Он в церкви, — перебила я.

Плита была сдвинута в сторону. Он так торопился, что непоставил ее на место. Черный провал заставил меня поежиться.

— Вы уверены… — начал один из мужчин, но я уже сделалашаг.

Удивительно, но подземный ход хорошо сохранился — здесьможно было идти в полный рост. Только я не шла, а бежала. И первой оказалась всклепе. Привалившись к стене, у моих ног сидел человек. Руки за спиной скованынаручниками, он был без сознания. Вряд ли бы я его узнала, встреться мыгде-нибудь на улице. Невероятно худой, редкие волосы какого-то мышиного цвета,сквозь них виднелась розовая, как у младенца, кожа. Очень бледный, точно онникогда не видел солнца. Сидящий вдруг поднял голову, взглянул на меня,бесцветные губы раздвинулись в улыбке. И он прохрипел:

— Горячо.

Я сделала еще шаг и торопливо огляделась. Глупость, конечно,но я надеялась увидеть Ковалева. Он исчез.

Я отвезла ключи Валентине Ивановне и сообщила, что убийца еедочери арестован. По-моему, она мне не поверила. От нее я поехала на кладбище,где похоронили Светку. Это всего в километре от дома, где жила ее мать.Памятника на Светкину могилу еще не поставили, и я едва не пропустила табличкус ее именем. Присела на корточки и коснулась рукой цветов из бумаги, которыеуспели выгореть на солнце. Я думала о Светке и не знала, что ей сказать. Долгосидела, глядя на небо, невероятно голубое в этот солнечный день. Время шло, а явсе не могла подняться и уйти. И вдруг слова пришли сами.

— Прости меня, — сказала я тихо. — Эй, тыслышишь? Пожалуйста, прости меня.

Теперь я поняла: слова, которые она лихорадочно писала настене, относились не к убийце, а ко мне. «Я знаю, кто ты», — написалаСветка. Она знала и погибла вместо меня.

— Прости мне мою нелюбовь и мой обман.

Я поднялась, отряхнула джинсы и хотела идти к машине. Но тутударил колокол в церкви, что стояла на кладбище. И меня неудержимо потянулотуда. Церковь оказалась большой, недавно отреставрированной. Я встала недалекоот двери, чувствуя удивительное спокойствие. Просто стояла и слушала пениеженщин, пока вдруг одна из них не повернулась. «Девушка пела в церковном хоре».Белый платочек, светлые волосы и.., мое лицо. Наверное, это игра света или моясобственная фантазия. Неважно. Круг замкнулся. С чего началось, тем изакончилось. В тот миг я верила: Светка меня слышит, это знак, который онаподает мне. Знак прощения. Я подняла взгляд к куполу, откуда, раскинув руки, наменя смотрел Христос, улыбнулась и прошептала:

— Спасибо.

Через два дня я вернулась в Петербург и попыталась жить так,будто ничего особенного не произошло. Если честно, получалось плохо. Я все чащезадумывалась над словами Ковалева, и они не давали мне покоя. «Чем киллер наслужбе Отечеству лучше обычного убийцы?» — спросил он меня. Я гнала свои мыслипрочь, я их боялась. Но они возвращались вновь и вновь.

А потом я получила заказное письмо. Обратный адрес разобралас трудом, но он ничего не объяснял. Разорвала конверт и увидела авиабилет изаписку: «Найти меня будет нетрудно». Подпись отсутствовала, но мне она и небыла нужна. Я повертела билет в руках, потом убрала его в сумку. Что ж, у меняесть три дня, чтобы подумать… Три дня, чтобы проститься с любимым городом.