нас талантливый, умный, я знаю… Можешь не говорить спасибо — плата и так слишком велика.

— Я…

— Дай мне умереть с чистой совестью, Берти.

И, не дождавшись ответа его, она бросила трубку.

Он еще послушал неживое трепыхание в трубке, сам — с болезненным биением сердца. А отложил ее, почувствовав, что ему в плаще жарко уже до головокружения, до тошноты.

Через минуту он услышал новый звонок — это звонила Кете; она плакала в трубку и повторяла:

— Я была совершенно несносна. Простите меня. Я не хотела вас обижать… Если вы любите Марию, я за вас счастлива.

— Но я не люблю Марию, — ответил он.

— Нет, если вы хотите… то это очень мило. Пожалуйста, простите меня.

— Я не обижаюсь, Кете. Честно, Кете.

Неужели кому-то — и он знает его — кажется, что эта беззащитная иммигрантка может быть опасна для огромной, величественной, возможной империи?

1940

— Это… все… отправляется на помойку!

С этими словами Мария открыла чемодан Катерины и вытряхнула из него содержимое: на пол посыпались платья (2 шт.), юбки (2 шт.), блузка (1 шт.), чулки (2 пары) и нижнее белье (4 комплекта). Не стесняясь присутствия Аппеля, Мария пнула со всей силы гору бестолковых вещей и села прямо на пол, обхватив ноги, как обозленный ребенок.

Аппель вспоминал о неких этапах принятия неизбежного, о которых он слышал от Альберта. Он сомневался, что правильно его понял и сейчас не мог сказать, какой именно этап переживает Мария: гнев? усталость? отчаяние? безысходность? Не закончив поминки (после похорон), она заявила, что намерена избавиться от вещей покойной немедленно. Марии не посмели возражать. Аппель пошел за ней, потому что ему было невыносимо скучно, а также оттого, что он испытывал странные чувства к мертвой Катерине — благодарность за ее смерть и ненависть, ибо она заставила Альберта страдать. Услышав, что Мария хочет выбросить вещи Катерины, он испытал почти невыносимое желание побывать в ее, Катерины, комнате снова и потрогать, быть может, ее постель или чулки — то, что в его сознании неизменно связывалось с интимной теплотой.

Мария была столь безразлична к его присутствию, что не приказала ему уйти. В сизых сумерках она казалась статуей самой себя, застывшей фигурой из мрамора, отчего-то из музея доставленной в мрачный, наполненный тенями дом.

— Что будет дальше? — спросила она позже.

Голос ее был непривычно тих.

— Вы позволите присесть?..

Он опустился на колени близ нее.

— Все это… — проговорила она тихо и сквозь зубы, — не имеет смысла…

— О чем вы говорите?

Она взглянула на него: и в этом уличном сумеречном свете Аппель рассмотрел, насколько ее глаза красны.

— Это… все… — прошептала она — и громко расплакалась.

С поразившим его опустошением (словно вырезали внутренности) Аппель слушал ее жесткий, лишенный человеческого, скорее животный плач. Он забыл, что мог бы посчитать ресницы на каждом ее веке. Он и не был растерян, лишь чувствовал себя как-то не так, не собой, и забыл, что связывало его с домом, с этой женщиной, с покойной и с Альбертом.

— Это… я ничего не понимаю! — сквозь слезы выкрикнула Мария. — Это… я слышу… как это разрушается! Как оно трещит! Этот дом давит на меня, он… уничтожает нас!

Аппель молчал.

— Ничего не понимаю! Но я чувствую… что мы все умрем!

Аппель опомнился и воскликнул:

— Что вы говорите? Никто, конечно, больше не умрет!

— Потому что вы ничего не чувствуете и не понимаете! Говорю вам, мы умрем и отправимся в ад!

Неестественно весело, чтобы хоть немного сбить драматизм, Аппель спросил:

— Неужели вы верите в ад? Я думал, один Альбрехт нынче верит в ад и небесные силы.

— Говорю вам, я попаду в ад! Это плата за то, что я совершила!

— Конечно, вы не могли совершить ничего…

— Нет, совершила!

Упрямство, с которым Мария настаивала, что отправится прямиком к дьяволам, вызвало в нем любопытство.

— Никто, конечно, не оказывается в аду за то, что не спас близкого человека.

— Нет… Мне все равно! Я знаю, что нас скоро заберут! Мне все равно! Я знаю, они уже близко!

— Кто?

— Я убила человека, — выпалила Мария.

На мгновение Аппель застыл. Потом спросил, пытаясь разыграть веселость:

— Конечно, вы не могли никого убить. А вот ваш муж мог и наверняка убивал, я не сомневаюсь. Но вы…

— Я убила человека, — уже спокойнее повторила Мария.

Она вскочила и включила настольную лампу, чтобы Аппель сумел разглядеть ее решительное, без капли сомнения в ее греховности, выражение.

— Вот как… — тихо сказал тот. — И… кого же вы убили?

— У вас нет мыслей на этот счет?

— Нет, конечно. С чего бы?

С озлобленным хмыканьем она порылась в чемодане Катерины, в кармашке, в котором обычно хранят документы и прочие бумаги. Из него она извлекла несколько помятых писем, пробежала их глазами и бросила Аппелю. Тот никак не мог понять, чего Мария от него хочет.

— И что? Вы хотите, чтобы я читал чужие письма?

— Ей все равно, она мертва.

Аппель уставился на незнакомый почерк. Мозг его отказывался понимать происходящее, все казалось сном, в котором он очутился по глупому недоразумению.

«30 сентября. Минга.

Драгоценная — если не сказать больше — жена!

Прости мне мою забывчивость. Я вспомнил нынче, что забыл написать тебе, кажется, числа 19-го. Ты беспокоилась обо мне? Мне жаль. Я замотался и совершенно обо всем забыл. Ты читала газеты? Хочу описать тебе, что я посмотрел и как прожил без тебя это время.

Приехал я, как ты знаешь, 19-го в столицу. Я многого ожидал, но был неприятно поражен обилием лжи, с которой столкнулся в их логове. Типичные газетные заголовки, попавшиеся мне на глаза в первом же киоске около вокзала: "Кровавый режим в Ч. — новые убийства ни в чем не повинных наших соотечественников!", "В Ч. устроили грабежи, разбой и стрельбу! Террор Ч. усиливается с каждым днем!", "Броневики армии Ч. давят женщин и детей!", "Газовая атака армии Ч. на мирное население в Области! Погибло более тысячи человек!".

Остановился я в отеле. За неимением других дел я, по твоей просьбе, решил навестить твою сестру и передать твой подарок. С удивлением я узнал, что Мария Васильевна несколькими днями ранее вышла замуж. Дом Гарденбергов завален подарками — впрочем, многие куплены ими же для их друзей. Я ожидал увидеть у них кричащую безвкусицу, а обнаружил сдержанную элегантность. Мария Васильевна выглядит очень счастливой, даже ужинать меня пригласила. Я отказался, потому что не хотел видеть ее мужа.

Вчера она