Я отвернулась от него, вытерла слезы и представила, как у него было с прошлой девушкой — он тоже ее любил, а потом он ее бросил. Наверное. Потому что она была фашистских убеждений. С ней ли он меня сравнивает? О, там наверняка было очень эмоционально, страстно — не то что со мной! Господи, что я пишу? Я очень зла на него. Знаю, как глупо злиться из-за честного разговора, но мне стыдно, так стыдно, что я хотела испытывать сильное и волнительное влечение, но оказалась на него не способна. Или не способна вызвать… Наверное, у меня в голове, в мозгу, в душе — я не знаю, во мне изъян, который отталкивает от меня, не позволяет желать меня. Митя говорит почти что его словами! Кете, ты знаешь, я люблю тебя, но… не так, не как женщину. Ты не вызываешь у меня желания! Я тебя люблю, но у нас нет страсти! Унижение. Какое это унижение. Не понимаю, что со мной. Что там говорил Митя?

— Расскажи мне, что тебя тревожит. Я чувствую, тебе плохо. Я беспокоюсь за тебя.

Спасибо! И из-под одеяла я кричала на него: что мне одиноко, что я не хочу учить язык, что хочу домой, хочу в 32-й год, что мне больно, страшно и я чувствую себя бесполезной!

— У тебя трудный период. Нужно время, чтобы привыкнуть.

— Из-за тебя! Это ты привез меня в эту глушь! Меня здесь ненавидят! Из-за того, кто я по нации и в какой стране росла! Я слышу! Они ненавидят меня! Они презирают меня! Все из-за тебя!

Он не ответил. Он поправил на мне одеяло и ушел спать в гостиную.

Боже мой, как совестно. Почему я повторяю этот разговор раз за разом? Унижение и боль. Он крутится в моей голове! Я хочу разрыдаться на плече у тети Жаннетт. Я скучаю по Марии и Дитеру. Зачем я уехала? Фашисты! Мария и Дитер — фашисты. Ну конечно! Не могу больше, очень болит рука».

Поняв, как ей тоскливо, Митя предложил пристроить ее на работу. С секретарскими обязанностями, с его слов, он смог бы справиться самостоятельно, благо не нужно больше возиться с переводами.

— Кто же меня возьмет? — уныло ответила она. — Я язык не знаю, разве что в качестве шпионки меня примут.

Но имевший связи Митя ответил, что постарается узнать: быть может, есть место, на котором знание языка не обязательно. Место, к его радости, нашлось скорее, чем он ожидал, и в конце января он предложил жене поработать в эмигрантской газете. Там печатались рассказы русских писателей и статьи бывших (беглых) офицеров, а также фотографии о жизни местных жителей. Неуверенно Катя согласилась; в своих способностях она немного сомневалась, но, будучи терпеливой и исполнительной, понравилась работникам газеты. Дружеское общение у них не завязалось, но можно было хоть днем не сидеть в одиночестве, пока Митя бегал по заданиям своей редакции.

Желая ей блага, Митя пристроил ее на курсы языка, но Кате на них было неуютно, на нее странно косились, и после четырех занятий она заявила, что не вернется в ту классную комнату ни за что. Выучив около 50 слов и заучив кое-какие повседневные фразы, она все же выдавала себя, стоило ей лишь открыть рот. Будь она из любой другой страны и иной национальности, к ней относились бы приветливее в транспорте и в магазинах. Местные, в общем-то, не были плохими, но они не забыли русские события и боялись воевать. Митя убеждал жену, что ей нужно усерднее учить язык, но она, встретив неприязнь от местных, категорически отказалась.

— Я вовсе не буду говорить в общественных местах, — ответила она на его возмущенное восклицание. — Раз их настолько оскорбляет наша речь или мой акцент — а от акцента я не избавлюсь, ты знаешь, тебе легче, — раз так, я отказываюсь говорить с ними!

Притворство было унизительным, но сберегло ей нервы. Молча она могла сойти за местную, пусть и немую, но хотя бы не вызывала насмешки как поклонница «красных» или фашистов. Она перестала ходить в магазины, в которых ее знали, и ездила другим маршрутом на работу, чтобы не встретить случайно знакомого кондуктора. Митя понимал ее беспокойство и мирился с ним, но втайне размышлял: не слишком ли Катя боится чужого осуждения?

— Я настолько зла на себя, что готова лопнуть от этого, — сказала она как-то. — Честно, Митя, это выше моих сил! Ну не могу я больше слушать шуточки о коммунистической диктатуре и фашистах!

— Со мной тоже шутят на работе, — пожал плечами Митя.

— Что, называют коммунистическим агентом? Высмеивают, что ты липовый интеллигент?

— Липовый — это что?

— Ненастоящий. Оскорбивший свой класс.

— Как интересно… — Митя мягко рассмеялся. — Отчасти они правы: я действительно коммунистический агент, пусть и терпеть не могу русский коммунизм. Оттого я ни на кого не обижаюсь.

— Но я-то не агент — ни тех, ни этих!

«Я слышала от коллеги: он сказал, что я жена коммуниста. И после он спросил, взаправду ли я замужем за коммунистом, вернее является ли Митя коммунистом, как говорят. Г-жа Колокольникова, вы нас очень удивили! Сначала я не понимала. Спрашивается, какое кому дело, коммунист ли мой муж или нет? Я вспомнила, что говорили о Мите тетя и Мария: только через мой труп, ты не станешь женой коммуниста, коммунисты же разорили нашу родину! Теперь же мне прочитали целую лекцию о том, какие коммунисты плохие. У меня спрашивали, воевал ли мой отец. А как погибла моя мать? Я ответила, что понятия не имею, как умерли мои родители и, честно говоря, они меня не интересуют.

— Как, вам, Катерина Васильевна, не привили историческую память?

Итак, по их мнению, я, ни разу в глаза не видевшая своего отца-офицера из Петербурга, в котором якобы родилась, — я должна любить «белое движение» и Россию и ненавидеть «красных» и их диктаторский режим. Поэтому я не могу быть женой Мити Колокольникова — да, он интеллигенция по крови, но отказался от своих корней, чтобы встать на сторону разрушительного коммунизма. У меня от их исторической памяти разболелась голова. Тот, что постарше, сказал:

— Я думал, молодежь воспитывают в старых традициях, настоящие офицеры, остатки нашей элиты. Где они, почему они бросили наших детей?

— Вы правы, они меня не воспитывали.

— Кто же вас воспитывал, барышня?

— Фашисты.

На меня уставились во все глаза.

— Как же они воспитывали?

— Обыкновенным образом. Меня вырастили враги. Я ходила во вражеские школы, я с раннего детства говорю