В первые месяцы 1571 года Вильгельм Оранский, изгнанный лидер нидерландских протестантов, прилагал усилия, чтобы организовать вооруженное вторжение в Нидерланды с немецких территорий. Хотя его брат находился с гугенотскими мятежниками в Ла-Рошели, Оранскому требовалось привлечь на свою сторону также французскую корону, вызывая старые антииспанские настроения, вероятно, по-прежнему более сильные, чем религиозные расхождения. Идея очень понравилась молодому королю, которому не терпелось проявить себя в сражении, и вскоре Карл IX уже сетовал, что Екатерина «слишком нерешительная». Карл недавно женился на Елизавете Австрийской, набожной юной дочери императора Священной Римской империи, и начинал тяготиться руководством своей матери[78]. Всего через несколько дней после торжественного въезда в Париж, которым отметили его бракосочетание в марте 1571 года, Карл произнес речь в парламенте, поблагодарив Екатерину за «неустанный труд, энергию и мудрость» в заботе о государственных делах все время, пока он был слишком мал, чтобы делать это самостоятельно; подразумевалось, что такие дни подходят к концу.

По своей природе Екатерина Медичи отвергала дорогостоящие военные действия (еще один момент, по которому она сходилась во мнениях с Елизаветой Английской), но она была готова использовать возможность французской поддержки нидерландских протестантов в качестве средства, чтобы побудить Жанну д’Альбре согласиться на брак своего сына Генриха с дочерью Екатерины Марго. (Никого не заботило нежелание Марго выходить замуж за еретика. Екатерина пригрозила сделать свою дочь «самой несчастной женщиной в королевстве», если она откажется, но сопротивление Жанны представляло собой совсем другое дело.)

Возможно, между Екатериной Медичи и Жанной д’Альбре по-прежнему сохранялась личная связь. В начале 1571 года Жанна писала Екатерине, что не хочет отпускать сына к французскому двору:

…У меня подозрительная натура, Мадам, как вам хорошо известно. Природа заставляет меня бояться, что, хотя ваши намерения добры – в чем я совершенно не сомневаюсь, – те, кто в прошлом смогли исказить их в отношении нас… продолжают пользоваться вашим доверием… Я бы опасалась этими словами вызвать ваш гнев, Мадам, если бы ваша доброта ко мне в годы юности не приучила меня к чести говорить с вами открыто и откровенно…

Она трогательно написала je suis ung petit glorieuse («я гордое существо», или «я имею некоторую гордость»). Жанна действительно была такой. Бирон, один из посланников, отправленных провести с ней переговоры об этом браке, говорил коллеге, что увидел перед собой «хмурое лицо». Один итальянец написал, что «нрав у этой королевы просто molto fantastico [фантастический]… Она часто меняется и ускользает от вас каждую минуту. В итоге она рассчитывает все сделать по собственному усмотрению».

Жанна д’Альбре оказалась под серьезным давлением, не в последнюю очередь со стороны собственных союзников. Главной целью адмирала де Колиньи было получить французскую поддержку для нидерландских протестантов, а Жанна стремилась сохранить свои наследные земли и место сына в престолонаследии Франции. 31 августа папский нунций доложил, что «между ними раздор, потому что королева [Жанна] желает вести свои дела самостоятельно, без вмешательства адмирала, а он пытается убедить ее подчиняться королю». Хотя она опасалась женить сына на католичке Марго, ее, по всей вероятности, пугали попытки Колиньи устроить Генриху другой брак; даже, в течение нескольких недель 1571 года, с Елизаветой Английской.

Той осенью Колиньи приехал ко двору на переговоры, его охранную грамоту подписали Карл IX, Екатерина Медичи и ее следующий сын герцог Анжуйский. Друзья Колиньи предостерегали его от поездки. Однако встреча прошла почти гладко. Колиньи даже сопровождал Екатерину на мессу, пусть и подчеркнуто не снял головной убор и не поклонился Святым Дарам. Молодой король Карл быстро снова подпал под влияние Колиньи. Испанский посол описал, как Колиньи сказал королю не обсуждать свои нидерландские планы с матерью, потому что «такие вопросы не обсуждают с женщинами и служащими. Когда королева-мать узнала об этом, она поссорилась с вышеупомянутым адмиралом…».

Еще больше давления оказывалось на Жанну с тем, чтобы она тоже появилась при французском дворе. Одной из непрямых форм шантажа было напоминание о ее раннем браке с Клеве, который мог бы поставить под сомнение супружество с Антуаном Бурбонским и таким образом бросить тень на законнорожденность ее сына Генриха. Летом 1571 года предлогом для задержки послужили проблемы с физическим состоянием Жанны: «Я никогда не найду достаточных слов, чтобы отблагодарить вас за честь, которую вы мне оказываете, желая видеть меня, – писала она Карлу, – но, к моему великому сожалению, монсеньор, я вынуждена уступить острым требованиям своего здоровья». Если она не могла больше на разумных основаниях оставаться в Ла-Рошели, она могла и действительно отправилась лечиться водами на курорт О-Шод.

На бесконечные заверения Екатерины Медичи в ее безопасности, если она вверит себя французскому королевскому двору, Жанна д’Альбре раздраженно ответила из Ла-Рошели:

Я не в состоянии вообразить, почему вы находите необходимым говорить, что хотите видеть меня и моих детей, если не для того, чтобы причинить нам вред. Простите мне, что я смеюсь, читая эти письма, потому что вы успокаиваете страх, которого я никогда не испытывала. Я никогда не думала, что вы питаетесь младенцами, как говорят другие.

В конце концов, как рассказал ее биограф Борденав, Жанна больше не могла отказываться. «Именно лидеры ее же веры больше других убеждали ее приехать». Она «покорилась их воле, чтобы они не винили ее неуступчивость в том, что не делаются многие хорошие вещи».

Жанна объявила, что явится ко двору на определенных условиях. Одним из них являлись переговоры непосредственно с Екатериной. Не было ли это неким вариантом «Дамского мира»?

Разумеется, условия выдвигались и другой стороной. Папа римский поклялся, что скорее лишится последней капли крови, чем дарует необходимое разрешение на брак до того, как жених вернется в лоно католической церкви. Однако папские послы объяснили ему, что большинство французов, даже католики, желают этого брака, «сравнивая его с союзом Кловиса и Клотильды» (короля франков и его жены, убедившей супруга принять христианство), а Екатерина Медичи с предостережением напомнила о примере Генриха VIII.

В январе 1572 года в карете размером с дом, внутри которой горела печь, без особой спешки Жанна д’Альбре неохотно выехала, чтобы присоединиться к французскому двору в Блуа. Флорентийский посланник Петруччи 14 февраля написал:

Сегодня королева-мать [Екатерина] отправилась в Шенонсо встречаться с королевой Наварры. Они обменялись объятиями и приветствиями… и королева Наварры сразу попросила что-нибудь поесть. Немедленно после трапезы две королевы одни удалились в комнату.

Оставленные Жанной письма к сыну искренни, а подчас трогательны. Она расположилась к своей потенциальной невестке: «Если она примет нашу веру, я скажу, что мы самые счастливые люди на свете». Тринадцатилетняя дочь Жанны Екатерина де Бурбон тоже внесла свою маленькую лепту: