сделано по приказу герцога де Гиза в качестве мести за свою семью, потому что окно, из которого стреляли, находилось в доме его матери». Однако впоследствии он изменил свое мнение, узнав из различных бесед, что «все дело с начала до конца было работой королевы. Она задумала покушение, разработала план и воплотила его с помощью не кого-то другого, а собственного сына герцога Анжуйского».

Дочь Екатерины Марго, похоже, придерживалась такого же мнения: сначала обвиняли Гизов, но потом Карлу показали, что его брат и мать «внесли свою лепту в покушение». Екатерина Медичи и ее сыновья (а также Королевский совет) по меньшей мере поддержали идею убийства Колиньи, когда ее внесли, но остается неясным, являлось семейство Гизов для них злым гением или козлом отпущения. Обладала ли Екатерина способностями Макиавелли в достаточной степени, чтобы осознавать, что если Гизы понесут всю вину за эти события, то она избавится не только от гугенотско-бурбонской угрозы, но также от другого великого аристократического Дома, который угрожал ее положению в качестве неофициальной правящей силы?

Вечером 23 августа Екатерина отправила одного из своих сторонников к королю, чтобы рассказать ему не только о том, что его мать и брат знали о готовящемся покушении на жизнь Колиньи, но и что теперь вся королевская семья находится в опасности. Карлу сказали также, что гугеноты планируют нападение этой же ночью.

Екатерина вступила в бой, снова и снова убеждая, что гугеноты не несут ничего, кроме проблем. Хотя поначалу Карл отказывался верить им, но в конце концов слабохарактерного молодого короля переубедили. «Тогда убейте их всех», – как говорят, закричал он. «Всех», то есть ведущих гугенотов из составленного Екатериной списка, который он теперь одобрил, а не всех гугенотов в Париже или, тем более, во Франции.

В 3 часа утра колокол Дворца правосудия должен был издать сигнал к началу нападения. К этому времени ополченцы были подняты по тревоге, все выходы из города закрыты, и сцепленные баржи перекрывали Сену. Герцог де Гиз лично руководил отрядом, который отправился к дому Колиньи, забил адмирала до смерти и выбросил его тело из окна.

С самого начала не вызывало сомнений, что никто не был достаточно знатен, чтобы избежать насилия. Новобрачная Марго находилась в покоях своей матери вместе с сестрой Клод, недавно приехавшей в Париж на бракосочетание, когда стало очевидно, что происходят какие-то приготовления. Однако «мне никто об этом ничего не говорил», написала она в своих «Воспоминаниях». «Гугеноты подозревали меня, потому что я католичка, а католики – потому что я вышла замуж за короля Наварры»:

…я была в coucher (спальных покоях) королевы-матери, болтая с моей сестрой герцогиней Лотарингии [Клод]. Она очень огорчилась, когда мать заметила меня и отправила спать… Сестра сказала, что несправедливо посылать меня, как будто жертвенного агнца: если они [гугеноты] узнают что-либо, то явно направят свою месть на меня. Моя мать ответила, что, даст Бог, со мной не случится ничего плохого, но в любом случае мне нужно пойти, чтобы не возбуждать их подозрений… Я покинула комнату, сбитая с толку и оцепенелая, не зная, чего на самом деле боюсь.

В помещениях, где располагалась протестантская королевская свита, ее молодой супруг Генрих Наваррский отправил Марго в постель. Проснувшись от того, что кто-то колотил в дверь и звал ее мужа, она увидела раненого незнакомца, одного из камердинеров Генриха. Его преследовали четыре стрелка.

Чтобы спастись, он бросился на мою кровать и схватился за меня, а я кинулась в коридор, он за мной, не ослабляя хватки. Я не знала, кто он, намеревается ли он надругаться надо мной, или это его или меня преследуют стрелки. Мы оба кричали, одинаково напуганные.

Капитан гвардии прибыл как раз вовремя, чтобы удовлетворить просьбу Марго не убивать молодого человека, и сопроводил ее в комнаты Клод, куда она «пришла больше мертвой, чем живой». Она приказала перевязать дворянину раны и сменила свою окровавленную сорочку.

Если знатность не спасала от насилия, то и бедность не служила защитой. Гугенотов, которых легко узнавали по их черным с белым одеждам, жестоко убивали. Насилие против женщин многократно описано в ужасающих историях: о беременных женщинах со вспоротыми животами, о брошенных в Сену корзинах с младенцами[79]. Протестантские, и предположительно пристрастные, источники рассказывали о женщине, которая выпрыгнула из окна, чтобы избежать захвата, и при падении сломала обе ноги. Ее тащили по улицам за волосы, отрубив кисти рук ради золотых браслетов. Другую женщину в родах ударили в живот и выбросили на улицу, где она умерла с торчащей из тела головой ребенка. Убийцы после этого разграбили ее дом.

Даже герцог де Гиз был настолько потрясен масштабом убийств (а также тем фактом, что Екатерина возлагала вину на него одного), что защищал гугенотов на улицах и открыл свой дом, чтобы дать им убежище. Испанский посол наблюдал появление груды тел:

Пока я пишу, они вышвыривают их раздетыми и тащат по улицам, грабят дома и не щадят даже младенцев. Благослови, Господь, того, кто обратил французских государей на Божье дело. Да вдохновит Господь их сердца продолжить то, что они начали!

Священнослужители поощряли кровопролитие, но из 3000–4000 людей, убитых в столице, не все были гугенотами. Немало народа погибло скорее в результате чьей-то личной мести, чем из-за их религиозных убеждений, потому что разгул кровопускания набрал ужасающую динамику.

Важные жертвы из списка, составленного Екатериной Медичи и Карлом IX, были убиты в основном в первые два часа кровопролития. Однако, когда пламя разгорелось, унять его стало невозможно. Этого королевская партия не предусмотрела. Днем Карл отдал приказ прекратить убийства, но его совершенно проигнорировали.

Прошло еще четыре дня, прежде чем Париж успокоился; к тому времени, несмотря на новые приказы короля, насилие распространилось на провинции. Только в октябре эта буря покинула Южную Францию, и по всей стране (хотя оценки сильно разнятся) погибло до 30 000 человек. Королевская семья укрывалась в Лувре, пока продолжалось кровопролитие. Позже (согласно двум источникам) Екатерина восстановилась достаточно, чтобы, когда ей преподнесли голову, отсеченную от обезображенного и кастрированного тела адмирала де Колиньи, она забальзамировала ее и отправила в качестве подарка римскому папе.

С этого момента пути назад быть не могло. «Вы должны ясно понимать, что невозможно вполне разумно править при помощи лишь доброты и скромности», – говорила Анна де Божё три четверти века назад. Этот взрыв насилия разорвал Европу на части, и сделал разрыв совершенно очевидным.

Французский посол в Испании докладывал, что Филипп в буквальном смысле плясал от радости, получив известия о событиях во Франции. Он, конечно, написал поздравления Екатерине Медичи с «таким славным исходом», согласившись с послом Франции, что