махновцев Мелитополь и Бердянск, они взорвали там артиллерийские склады. Вчера мужицкая кавалерия ворвалась в Мариуполь, а это ведь в ста километрах от нашей Ставки… Махновцы атакуют Синельниково и угрожают Волновахе. По приказу Ивана Павловича Романовского в районе Волновахи сосредоточены Терская и Чеченская дивизии и бригада донцов. Общее командование над этими частями поручено генералу Ревишину, он смел и энергичен. Тринадцатого октября генерал Ревишин перешел в наступление по всему фронту. Наши войска в течение месяца наносят один за другим сокрушительные удары по бандам и разбивают их. Но банды, распылившись, тут же пополняются и начинают действовать снова.

— Сколько у Махно сабель? — живо спросил Деникин.

— На этот вопрос вряд ли ответит сам Махно. По одним сведениям — десять тысяч, по другим — сорок. Много банд действуют самостоятельно и только организационно связаны со штабом Махно.

— Этот дьявол полнейшая для меня загадка, — признался главнокомандующий. — Совсем недавно под Уманью он попал в полное окружение: с севера и запада его зажали петлюровцы, с юга и востока — части генерала Слащова…

— Это верно. Казалось бы, положение его безвыходно. Но он атаковал, разбил два полка Слащова и снова вырвался на восток и, как всегда, к Днепру. Они летели на сменных подводах и на конях. Быстрота фантастическая: тринадцатого сентября — Умань, двадцать второго — Днепр, двадцать четвертого — Гуляй-Поле. За одиннадцать суток свыше шестисот верст! Невольно позавидуешь такой маневренности.

— Вы слишком восторженны, — нахмурился Деникин. — Пошлите телеграмму Слащову — пусть немедленно кончает с этим выродком. Когда Махно будет уничтожен, я переброшу корпус Слащова на усиление Добровольческой армии. — Несколько минут Деникин молчал, окидывая взглядом переполненную толпой главную улицу Чарусы. — Объективно махновщина — положительный фактор для нас на территории, занятой врагом, и ярко отрицательный, когда он действует на нашей территории.

— Это истина, которую хорошо усвоили большевики.

Вечером в ярко освещенном салон-вагоне собралось Особое совещание, на которое пригласили сторонника абсолютной монархии, руководителя «Братства Животворящего креста» священника Востокова.

Змиев сел на противоположном от Деникина конце стола. Он старался держаться в тени. Его репутация была замарана связями с гетманом и Петлюрой, и до поры до времени он старался не бросаться в глаза, не напоминать о себе.

В последнее время во всех партиях дискутировался вопрос о главе правительства. По неясным для Деникина причинам все упорно предлагали на этот пост гражданское лицо. Называли Челищева, Кривошеина, Соколова. По мнению Змиева, никто из названных лиц не годился. Появление Востокова обрадовало Змиева: если бы стали выдвигать кандидатуры, отец Востоков мог назвать его имя. Они давно знали друг друга и были связаны родственными отношениями: священник доводился троюродным братом жене Кирилла Георгиевича.

Можно было предполагать, что Деникин собрал совещание именно с целью избрать главу правительства; еще каких-нибудь десять — двадцать дней, и белые войска войдут в Москву.

Деникин опустился в резное дубовое, похожее на трон, кресло и ясным голосом, отчеканивая каждую букву, проговорил:

— Приказываю Особому совещанию принять в основание своей деятельности следующие положения моих словесных и письменных заявлений и указаний. Первое. — Он поднял кверху палец. — Основа всех основ белого движения — единая, великая, неделимая Россия, защита православной веры и борьба с большевизмом до полного его уничтожения. Второе. — Он поднял второй палец. — Военная диктатура. Всякое влияние отдельных политических партий надлежит отметать. Всякое противодействие власти, откуда бы оно ни исходило, — карать. Смертная казнь — наиболее действенное наказание…

— Как вы мыслите власть? — перебивая главнокомандующего, бестактно спросил отец Востоков и поправил на малиновой рясе тяжелый серебряный крест.

— Вопрос о форме правления — дело будущего. — Деникин недовольно поморщился и зажал седой клинышек бородки в кулак. — Я полагаю — мы должны стремиться укрепить связи с казачеством путем создания южно-русской власти… Внешняя политика — национальная, русская… Невзирая на возникающие иногда колебания в русском вопросе у союзников, идти с ними до конца. Другая комбинация морально недопустима и реально неосуществима.

Все это давно было знакомо Змиеву. «Надеяться на милости Деникина не приходится. Антон Иванович сугубо военный человек, терпеть не может штатских и постарается протащить в свое правительство одних генералов, — подумал Змиев, и вдруг отважная мысль пришла ему в голову: — А если стать к нему в оппозицию? Врангель и все казачьи атаманы терпеть не могут Деникина. Переметнуться сейчас на сторону Врангеля, высказаться в его пользу, и, когда барон свалит старого упрямца, мое выступление не будет забыто… Впрочем, действовать нужно осмотрительно. Сейчас еще не время».

На папке, лежащей перед ним на столе, Змиев чертил тоненькую фигурку Нины Белоножко в кружевной пачке.

А генеральский бас рокотал:

— Органам снабжения пора наконец выйти на путь самостоятельности, использовав все еще богатые возможности страны. Нельзя рассчитывать только на помощь извне. Надо заставить, черт возьми, население обувать, одевать и кормить мои войска. — Он выделил слово «мои».

Присутствующие молчали, изредка иронически переглядываясь. Все знали — Деникин не терпит возражений. Несогласные с генералом попросту изгонялись. Невдалеке гудел маневровый паровоз, стучали буфера, перекликались рожки стрелочников. В салоне едва уловимо пахло мазутом, мятым паром и яблоками.

Деникин в упор посмотрел на Змиева. Под тяжелым, холодным взглядом генерала Кирилл Георгиевич перевернул страницу с рисунком Нины и приготовился внимательно слушать.

— Несколько слов о внутренней политике. Прессе, сочувствующей нам, — помогать, не согласную — терпеть, разрушающую — уничтожать. Привлекать местное население к самообороне против повстанческих большевистских отрядов. Оздоровить фронт и войсковой тыл работой особо назначенных генералов с большими полномочиями, полевым судом и применением крайних репрессий… Сильно почистить контрразведку и уголовный сыск тоже. Сильнее подкрутить налоговый пресс, главным образом для лиц, не несущих воинской повинности… Товарообмен — исключительно за боевое снаряжение. — Деникин поднялся, ударил ладонью по столу. — На этом совещание закрываю. — Сдерживая себя, зевнул через ноздри, не раскрывая рта.

Вошел штабс-капитан Гнилорыбов, ждавший за дверью конца совещания. Звякнув шпорами, подал депешу. Главнокомандующий быстро пробежал ее, нахмурился.

— Одну минуту, господа… Должен сообщить вам неприятное известие… Вчера добровольческие части сдали Новосиль, Тульской губернии, крайний пункт нашего продвижения на Москву. Сегодня конница Буденного потеснила конные дивизии Мамонтова и взяла Воронеж.

— При такой свистопляске на фронте правительству оставаться в Чарусе небезопасно, — заметил Бернацкий и, сбросив пенсне на черном шнурке, принялся нервно раскачивать его на указательном пальце.

— Вас никто здесь не держит… Можете отправляться в Таганрог, к жене, — резко, голосом человека, привыкшего командовать, ответил Деникин.

— Это разумно. Но как мы туда доедем? Говорят, все узловые станции в каменноугольном бассейне захвачены повстанцами, — вмешался Астров.

— Это уже ваше личное дело. Не считаю возможным вам помочь.

Деникин подошел к карте, висевшей на стенке вагона, и сдернул с нее белое покрывало. Генерала окружили члены Особого совещания.

Несколько