— Надо переходить к обороне, — посоветовал Лукомский, поглаживая Георгиевский крест на гимнастерке.

— Мы слишком слабы, чтобы надежно удерживать растянутый фронт. Свою задачу мы можем выполнить только наступлением, только лихими атаками и преследованием, — ответил Деникин.

«Вот подходящий момент упрекнуть главнокомандующего в просчетах. Это, бесспорно, станет известно барону Врангелю. Второй такой момент вряд ли скоро представится. Сейчас, сию минуту надо решать, на кого делать ставку — на Деникина или на барона Врангеля…» Змиев зажмурил глаза. Мелькнула детская мысль: развести руки и попробовать соединить два указательных пальца. Он удержал в себе это побуждение. И вдруг решился: «Я ставлю на барона!»

Змиев громко проговорил:

— Выслушав вашу непристойную нотацию, ваше превосходительство, и будучи неспособен оценить по достоинству основы вашей политики, я решительно подаю в отставку… Полагаю, что и мои коллеги не преминут сделать то же.

— Не понимаю причин вашего возбуждения… Во время войны законы молчат.

— Вы не понимаете, ваше превосходительство? В таком случае я разъясню. — Огромным усилием воли подавив волнение, Змиев продолжал: — Все бремя власти, военных и государственных решений вы взяли на себя одного, не доверяете нам, своему правительству, не считаетесь с мнением молодых, но уже опытных и талантливых генералов, отлично проявивших себя на фронте.

— Таких, как барон Петр Николаевич, — вставил отец Востоков и, поднявшись со стула, отряхнул рясу.

— Петр Николаевич, Петр Николаевич! Все помешались на Петре Николаевиче! Я прекращаю неуместные прения. Мне надоело это глухое чириканье. Отставки вашей не принимаю. Заседание считаю закрытым. Благоволите разойтись по вагонам.

Змиев закусил удила:

— Необходимо решительное и кардинальное изменение политики или хотя бы видимость перемен. Крестьяне требуют земли. Если мы пообещаем им землю, мы этим выбьем из-под ног большевиков почву. В дальнейшем, после окончательного разгрома красных, вопрос можно перерешить.

Деникин засмеялся:

— И это предлагаете вы, крупный землевладелец? Не вы ли неделю назад твердили мне, что третий сноп — уже недопустимая уступка домогательствам крестьян? Надо быть более постоянным в своих суждениях. Игра с землей — опасная игра. До свидания, господа! Генерала Лукомского попрошу остаться.

Конец октября и весь ноябрь Деникин провел вдали от Ставки, квартировавшей в Таганроге. Он жил в своем поезде, отведенном в дальний тупик на станции Чаруса. Стояла мягкая золотая осень, без дождей и туманов, ветер выстлал у вагона ковер опавшей листвы. Но главнокомандующий не замечал красот увядающей природы. События вели к катастрофе и требовали от него нечеловеческой работоспособности. Он не отходил от карт и прямого провода, требовал, чтобы весь штаб работал по восемнадцать часов в сутки. Здание, с таким трудом создаваемое им, пошатнулось. Но Деникин еще поддерживал его своей широкой спиной.

Как и предупреждал Врангель, армия Буденного, отбросив конницу Шкуро, взяла Касторную и ушла в рейд по тылам белой пехоты, повсюду сея панику и внося беспорядок. Под ударами Тринадцатой и Четырнадцатой советских армий Добровольческая армия, неся большие потери, особенно на своем правом фланге, цепляясь за каждый рубеж, медленно отступала на юг.

В середине ноября генерал Май-Маевский сдал Курск. Фронт Добровольческой армии откатывался на линию Сумы — Лебедин — Белгород — Новый Оскол, выйдя на одну параллель с Донским фронтом.

Конный корпус Шкуро, которого по болезни сменил Мамонтов, самоотверженно дрался в стыке между Добровольческой армией и Донской, но по своей малочисленности, разрозненным действиям и внутренним раздорам не был способен сдержать ударную группу Красной Армии. Кубанцы все грехи валили на донцов, а те, в свою очередь, — на кубанцев.

Ежедневно на столе Деникина скоплялись генеральские жалобы. Не стесняясь в выражениях, генералы чернили друг друга.

Сообщения контрразведки упорно били по самому больному месту. Лидер украинских самостийников на Кубани Макаренко заявил на сходе в станице Ахтырской: «Хлеб дорог потому, что весь урожай тысяча девятьсот девятнадцатого года Деникин отдал Англии в уплату за оружие и снаряжение. Не давайте армии хлеба… Особое совещание — тот коршун, который только и дожидается времени, когда можно будет выклевать глаза кубанскому краю и отнять у него землю и волю».

Второй лидер — Воропинов возмущался, что кубанцев заставляют проливать родную кровь украинцев Петлюры.

Третий лидер — Омельченко подбивал кубанских казаков покинуть ряды Добровольческой армии.

Деникин знал, что кубанские власти тайно посылали делегации на Дон и на Терек искать поддержки в борьбе с ним, Деникиным. Кубанская группа федералистов-республиканцев даже выкинула лозунг: «Единая Кубань в Единой Федеративной Российской Республике».

Зная обо всем этом, зная, что Врангель разжигает самостийные страсти кубанцев, Деникин не мог не считаться с Кубанской радой. Кубанские казаки в Вооруженных силах Юга составляли двенадцать процентов и были наиболее стойкими войсками.

После долгих размышлений Деникин издал приказ об отстранении спившегося генерала Май-Маевского от должности командующего Добровольческой армией. На его место он назначил генерал-лейтенанта барона Врангеля, придав армии конную группу Мамонтова.

Пятнадцатого декабря после сдачи Харькова, как всегда, в двадцать три часа Деникин принялся за просмотр документов, накопившихся за день.

Он прочел ежедневную сводку контрразведки. В ней подробно сообщалось о действиях большевистских подпольных групп в городах каменноугольного бассейна, через которые предстояло отступать.

— «Почти во всех депо железнодорожники умышленно портят паровозы. На перегонах Славянск — Краматорск и Межевая — Гришино машинисты пустили под откос два воинских эшелона…» — вслух читал Деникин.

Сняв с крупного носа очки, он сунул их в футляр, приказал узлу связи соединить его с начальником контрразведки, отрывисто проговорил:

— Каждого десятого из задержанных железнодорожников вешайте на телеграфных столбах вдоль железнодорожного полотна. Надеюсь, вы меня поняли?

Возле донесения лежало пахнущее знакомыми духами письмо от жены из Константинополя. Он неторопливо разорвал конверт, быстро перечитал два листка, исписанных мелким, бережным почерком. Это тоже было донесение. Описав распорядок своей жизни, жена спрашивала, что ей делать. Они подробно обдумали свою предстоящую встречу в Москве, и вдруг совсем неожиданно турецкие газеты начали печатать ужасные известия из России.

«Можно ли верить всему этому нелепому вздору?» — спрашивала жена.

Деникин выдвинул ящик письменного стола, достал подарок жены — колоду карт с золотым ободком, вытащил на счастье карту. Оказалось — пиковая дама, ведьма. Он вытащил вторую — пиковый туз. Вытащил третью — трефовый валет, чем-то похожий на адъютанта Гнилорыбова, самого порядочного офицера его свиты.

И в эту минуту штабс-капитан Гнилорыбов вошел в салон-вагон, устало прислонился к косяку двери. Гнилорыбов был молод, он недавно сменил князя Лобанова-Ростовского, раненного в грудь. Главнокомандующий вопросительно посмотрел на адъютанта.

— Ваше превосходительство, я пришел проститься с вами… Решение принято. Я пущу себе пулю в висок… Белое дело безнадежно… — Привычным движением он собрал колоду карт, напомнившую пачку денег.

Прозвонил телефон. Главнокомандующий снял трубку.

— Как, Полтава сдана?

Деникин, красный и