месте я бы поспешил. У меня такое впечатление, что нашему Уоллесу трудно сидеть тут с нами. Мне не хотелось бы, чтобы он улетел, пока ты… как вы в таких случаях говорите? Высказываешь все, что обо мне думаешь.

Хьюго положил руки на столик, прижав друг к другу подушечки больших пальцев.

– Ты соврал мне.

– Да? О чем конкретно?

– О Камероне.

– А, – протянул Руководитель. – О скорлупке.

– Да.

– Он прошел через дверь.

– Потому что мы помогли ему.

– Неужели? – Мальчик постучал пальцами по щекам. – Занятно.

Уоллесу хотелось накричать на него, но он держал рот на замке. Он не мог позволить эмоциям взять верх, только не сейчас, когда на кон было поставлено так много. И он всей душой доверял Хьюго. Хьюго знает, что делает.

Голос Хьюго звучал ровно:

– Ты хотел оставить все как было. Сказал мне, что мы ничего не можем сделать.

– Я так сказал? – хохотнул Руководитель. – Ну, наверное. Рад узнать, что ты так внимательно слушал меня.

– Ты мог в любое время помочь ему.

– С какой стати? – Руководитель, казалось, был озадачен. – Он сделал свой выбор. Как я сказал Уоллесу, свобода воли превыше всего. И она жизненно важна для…

– Но только до того момента, когда ты решишь ею пренебречь, – сухо сказал Хьюго. – Это не игра. Ты не можешь сам решать, вмешиваться или нет.

– Разве? – Мальчик посмотрел на присутствующих так, словно хотел сказать: «Вы только послушайте его». Остановив на какое-то время взгляд на Уоллесе, он опять посмотрел на Хьюго. – Ну, допустим. Скажи же мне, как я, космическое создание из пыли и звезд, должен был поступить.

Хьюго с каменным лицом подался вперед:

– Он страдал. Был потерян. И мой прежний Жнец знал это. И он этим воспользовался. И ты опять ничего не предпринял. Даже после того, как Камерон превратился в скорлупку, ты и пальцем не шевельнул. И только в случае с Ли решил вмешаться. Долго же ты собирался сделать хоть что-то.

Мальчик презрительно усмехнулся:

– Возможно, но в конце-то концов все получилось. Мать Ли вот-вот придет в норму. Камерон снова обрел себя и продолжил путешествие к великому и запредельному. Я не вижу тут никакой проблемы. Все счастливы. – Он улыбнулся: – Ты можешь гордиться собой. Честь тебе и слава. Ура! – Он захлопал в ладоши.

– Ты мог помочь ему? – спросила Мэй.

Руководитель медленно повернул к ней голову.

Она не отвела взгляда.

– Ну, – сказал Руководитель, растягивая это короткое слово. – Конечно, если начистоту, я, в общем-то, могу делать все, что захочу. – Он прищурился и стал говорить отрывисто, так что у Уоллеса по позвоночнику пробежал холод. – Я мог предотвратить смерть твоих родителей, Хьюго. Я мог сделать так, чтобы сердце Уоллеса продолжало выбивать простенькую джазовую тему. Мог схватить Камерона за шкирку, когда он решил драпануть, и заставить его пройти через дверь.

– Но ты этого не сделал, – сказал Хьюго.

– Не сделал, – согласился мальчик. – Потому что существует порядок вещей. План, находящийся вне твоей компетенции. И тебе следовало бы запомнить это. Не уверен, что мне нравится твой тон. – Он выпятил нижнюю губу. – Он грубоват.

– Что это за план? – спросил Уоллес.

Мальчик снова посмотрел на него:

– Прошу прощения?

– План, – ответил Уоллес. – В чем он состоит?

– Он за пределами твоего понимания. Это…

– Ладно, – перебил его Уоллес. – Что по другую сторону двери?

Ощущение было мимолетным – только что здесь, и вот уже исчезло, но Уоллес успел углядеть выражение недоумения на лице мальчика:

– Ну, разумеется, там все.

– Давай конкретнее. Скажи мне хоть что-то, чего бы мы уже не знали.

Нижняя губа мальчика выпятилась еще больше.

– О, Уоллес, тебе совершенно нечего бояться. Я уже говорил это. Ты увидишь…

– Видишь ли, мне кажется, что тебе самому об этом ничего не известно, – сказал Уоллес. Он подался вперед, Мэй затаила дыхание. Нельсон постучал тростью по полу. – Хотя тебе и очень хочется знать. Ты пытаешься подражать нам. Пытаешься внушить нам, будто ты все знаешь и понимаешь, но куда тебе. У тебя нет нашей человеческой сущности. Ты не знаешь, каково это – иметь бьющееся сердце, чувствовать, как оно разбивается. Ты не знаешь, каково это – быть счастливым, каково горевать. Думаю, ты завидуешь многому в нас, тому, чего у тебя никогда не будет, и, хотя ты, скорее всего, не поверишь мне, я хотел бы, чтобы ты познал это. Потому что я уверен: по ту сторону двери что-то есть. Я чувствую это. Я слышал шепот. Я слышал пение. Видел льющийся оттуда свет. Можешь ли ты хотя бы представить, на что это похоже?

– Осторожно, Уоллес, – сказал Руководитель, и его недовольная гримаса сменилась стальным выражением лица. – Помни, с кем разговариваешь.

– Он помнит, – тихо отозвался Хьюго. – Мы все помним.

Руководитель хмуро посмотрел на Хьюго:

– Правда? Хотелось бы надеяться.

– Кто такие скорлупки? – Уоллес помолчал, его мозг работал, как никогда прежде. – Манифестация жизни, основанной на страхе? – Казалось, он ухватил суть дела, но не мог навести резкость на представшую ему картину. – Они… что? Они более предрасположены к…

– Жизнь, основанная на страхе, – медленно повторил Руководитель. – Это… хм. – Он скосил глаза на Уоллеса. – Ты сам дошел до этого, верно? Молодец. Да, Уоллес. Те, кто живет в страхе и отчаянии, более… как ты сказал? Предрасположены. Им известен лишь ужас, и он постоянно преследует их. И хотя он влияет на них по-разному, люди вроде Камерона не всегда способны принять новую для них реальность. Они бегут от нее и… ну, ты знаешь, что с ними происходит.

– Сколько их здесь? – спросил Хьюго.

Руководитель отпрянул от него.

– Что?

Хьюго пристально смотрел на Руководителя.

– Я говорю о людях вроде Камерона. О людях, которых привели к перевозчикам и которые сбились с пути. Сколько их здесь?

– Я не понимаю, какое это имеет отношение к…

– В этом вся суть! – воскликнул Уоллес. – Речь идет не о ком-то одном. А обо всех нас, о том, на что мы способны ради друг друга. Дверь не делает различий. Она предназначена для всех, кто осмеливается обратить на нее свой взгляд. Некоторые сбиваются с пути, но это не их вина. Им страшно. О боже, конечно страшно. Как они могут не бояться? Все в какой-то момент теряются, и это происходит не из-за их ошибок или принимаемых ими решений. А из-за того, что они ужасно, удивительно человечны. И вот что я понял о нашей человеческой сущности: мы не способны быть людьми поодиночке. Когда мы сбиваемся с пути, нам требуется чья-либо помощь, чтобы снова встать на него. И у нас появляется шанс