Мираж, но у этого миража нереальные глаза Ивана…

— Иван… Иван… — проговариваю потрескавшимися губами, не вслух даже. Краткий миг, и я тону в этом взгляде, как в бездонной серой пропасти.

Таких глаз ни у кого не видела… только он… Пальцы дрожат, и я тяну их, хотя по факту едва могу пошевелить кончиками.

— Ваня…

Сил нет, я на грани какого-то полуобморочного состояния, а может, действительно брежу.

Потому что я вижу его, именно его, и сердце разрывается от боли, по щекам катятся слезы, жгут и ком в горле, и надрывом с болью только шепот:

— Ванечка…

И в ответ на мой безмолвный крик мужчина прикрывает глаза и, кажется, тянет носом воздух со всей силы, а стоит мне моргнуть, как болезненный мираж рассеивается. Дверь распахивается и в родильную палату влетает очередная медсестра.

Привиделось. И мне остается только впиться зубами в искусанные губы и обессиленно смотреть, как перед глазами мелькают люди в медицинской форме.

Я все еще пребываю в каком-то пограничном состоянии, между явью и сном, когда мне на грудь кладут младенца.

— Вот он, наш крепыш! Как маму заставил помучиться, а нас поволноваться…

Голос Цукерберга наполнен триумфом и теплом, заглядываю в теплые глаза мужчины… и улыбаюсь робко, губы болят, я слишком сильно их кусала.

— Заставили вы меня поволноваться, ох как заставили, — улыбается в седеющую бороду.

— Ты настоящего русского богатыря родила, девочка.

Цепляюсь за незнакомое слово, и Авраам понимает мою заминку.

— Воина, Аврора, истинного наследника своего отца.

Прикрываю глаза и слезы текут, но робкое прикосновение маленькой ручки заставляет встрепенуться.

— Привет, мой хороший.

Разглядываю свое маленькое счастье, изучаю, знакомлюсь.

— Я твоя мама.

Сопит недовольно, а я глажу волосики, светлым пушком покрывающие его голову, забавный, а потом мой малыш открывает глаза. Ярчайшие и совсем не похожие на бесцветные омуты Ивана…

Едкое жало сожаления колет в груди…

Я надеялась, что у моего малыша будут отцовские глаза, но у маленького сопящего комочка они совсем не такие…

И опять пелена слез и радостных, и горестных, и счастье от понимания, что уже не одна…

Часть Ивана останется со мной, будет жить в венах нашего сына… А значит, и я… больше не одинока. Потому что в эту самую секунду в моей душе переворот и воздух возвращается в легкие, словно дышать могу наконец-то в полную грудь.

Мне кислород вернули…

Смысл жизни…

Гибель Ивана была не напрасной…

Он отбил нашему сыну право на жизнь.

— Как ты назовешь мальчика, Аврора? — задает вопрос врач и я внутри ликую.

Ласкаю своего малыша, провожу пальцами по светлому пушку, такой непохожий на Ивана, моя копия, но он его сын.

Приглядываюсь и начинаю замечать, что есть отцовские черты, проскальзывает даже хмурость бровок…

Когда с трудом размыкаю искусанные, изжёванные в кровь губы, мой голос похож на слабый сип, но все же Авраам меня слышит…

— Мой сын будет назван в честь деда, профессор.

Поднимаю, наконец, взгляд на резко замершего врача и столбенею от того, как смотрит, как в его глазах горят застывающие слезы…

— Я назову сына Димитрий…

Иван Кровавый

Закат. Наблюдаю, как солнце прежде, чем умереть, окрашивает небеса в кровавый багрянец. Облака темнеют, чернеют, полыхают и впитывают в себя гарь и копоть.

Я мертв. Убит. Шакалы пируют.

Есть бродяга, неприметный мужик в потрепанной одежке. Есть холодная квартира на окраине, в доме с клубом на первом этаже, где народ веселится. Бесит. Прикрываю глаза. Я лежу на кровати в одежде, с оружием в руке. А в груди рана, огромная, зияющая дыра.

— Иван…

Ее крик мне в спину, словно моя куколка поняла что-то. Гашу воспоминания. С ними я слаб. То, во что я сейчас ввязываюсь, опасно. Первый шаг удался.

Я даже не надеялся…

Внутри бушует ярость, боль, горечь. В моей жизни расклад простой. Либо ты, либо тебя. Иного не дано.

И как на повторе разговор с нарытым гением-программистом.

— Машина заминирована.

— Ты уверен?

— Да. Дистанционка там. Беспроигрышный вариант. Кто сядет за руль — будет трупом. Хорошая работа, я скажу, делал умелый подрывник, все учел. Подарочек не жахнет, пока именно адресат не сядет за руль.

— Как такое возможно?

— Технологии и человеческий ум.

Поджимаю губы.

— Если за руль сяду не я, они не активируют бомбу?

— Нет. Пока стопроцентно не будут уверены. Но тут нужно понимать кто цель. Вы или девушка, для которой вы приобрели автомобиль.

— Аврора.

Ее имя как выстрел и образ перед глазами. Распущенные длинные волосы, чистый червонец, глаза на пол-лица, зеленые, яркие, бледная кожа. Одно воспоминание и внутри тоска дикая, безумная, оглушающая болью от намека на то, что ей навредят.

Куколка. Моя брусника. Куст, сумевший прорасти в выжженной и засыпанной пеплом земле. Дурман. Ее голос. Ее запах. Не выдрать из себя. Проросла. В душу. В сердце. В меня всего.

И внутри ярость из-за неизбежности, фатальности. Мясорубка запущена, лезвия остры, и они рубанут то, что дороже всего, дороже собственной жизни.

Неизбежность.

Ярость на грани безумия. Комбинация. Опасная. Ненормальная. Сумасшедшая просто. Но все же… возможная…

— Господин Кац, вы слышите меня?

Профи поправляет очки на круглом лице, возвращает меня, и я произношу единственный вариант, который приемлем для меня:

— Цель я.

Сжимаю кулаки. Если бы не пустил слух, что хочу лично подарить куколке прощальный презент, прежде чем списать в утиль, если бы враг заподозрил, кем для меня стала Аврора — целью стала бы она.

Бить по больному, чтобы прогнуть.

— Что ты можешь мне предложить? — задаю вопрос гениальному программисту, сильно похожему по внешности на крыску в очках, с вытянутым носом и кривыми передними зубами.

— Вы действительно собираетесь пойти на эту аферу?

— Да. Выхода нет. Только так. Сможешь сбить сигнал?

— Я не волшебник. Сбить не смогу. Это попросту невозможно.

— Предлагаешь мне убиться?

Откидывается в кресле и начинает усердно жевать карандаш, как он его до сих пор не изгрыз только.