что привязать к себе будущего жениха можно, только отдавшись ему, всё же вела себя более хладнокровно. Когда действия Бориных рук стали уж чересчур активны, она соскочила с пенька, выскользнула из его объятий и вскочила на ноги. При этом то ли нечаянно, то ли с определённым расчётом, вставая, она сделала так, что Борису стали видны её красивые ноги чуть ли не целиком. От этого вида парень совсем потерял голову. Но когда он вскочил тоже и попытался вновь обнять её, Марфа отбежала на несколько шагов и уже с края полянки сказала:

— Чудак ты, Борис! Ведь сейчас белый день, а ну, как нас увидят? Мало ли, кто сюда может завернуть. Ты что думаешь, только я одна это место знаю? Да и грязно ещё здесь, испачкаемся, юбку новую мне помнёшь, как тогда я по селу пойду? Нет-нет, не сейчас… Приходи вечером к нашему дому, я тебя буду на скамейке ждать, там что-нибудь придумаем. Пойдём отсюда.

Борис поднял свалившуюся у него с плеч тужурку и стоял с растерянным и, вероятно, довольно-таки жалким видом. Его поразило не сопротивление девушки, он, откровенно говоря, не зная Марфы, ожидал ещё большего, а её такой хладнокровный расчёт всех действий. Он начал молча надевать тужурку, а Марфа, тем временем скользнув через кусты, уже шагала по дороге. Увидев догонявшего её парня, она расхохоталась:

— Что, не вышло? — насмешливо крикнула она.

Затем дождавшись, когда он подошёл поближе, уже более тихим голосом сказала:

— Приходи к нашему дому вечером, когда стемнеет, я ждать буду. Около дома оставаться нельзя: братья или отец заметят, тогда плохо придётся. Пойдём к тебе, там и получишь всё, чего хочешь. Марьи и Николая не будет, они праздновать к Качуре пойдут, она мне сказала… Я приду и на всю ночь останусь. А сейчас иди вон по тропке, а я по дороге пойду, не надо, чтобы нас вместе видели.

Борис ничего не ответил, свернул на тропку, ведущую к станции, и зашагал по ней, не оглядываясь. Больше всего ему сейчас не хотелось встречаться с Марьей Нечипуренко и её мужем. Ему почему-то казалось, что они вдруг его встретят какими-нибудь насмешливыми замечаниями.

Возможно, Марья и дожидалась Бориса, чтобы выяснить, чем же всё-таки закончилась эта прогулка. Зная характер и прошлое своей сестры, она не сомневалась, что если понадобится, то на первом же свидании Марфа может дойти до всего… Может быть, даже надеялась на это, считая, что после такого парню все пути к отступлению будут отрезаны.

Вероятно, так бы всё и вышло, будь Марфа немного умнее и хитрее. Вряд ли Борис смог бы после получения от девушки всего, что желает получить мужчина, отказаться от неё, он ведь считал Марфу невинной, ему-то её весёлое прошлое не было известно, но Марфа до этого не додумалась.

На его счастье, хозяев дома не оказалось. Достав ключ из-под половичка, куда его обычно прятали, Борис зашёл в дом. Он улёгся на кровать и стал думать над происшедшим. И чем дольше он думал, тем более убеждался, что Марфа вовсе не такая наивная, какой её пыталась изобразить во время обеда сестра, а по-видимому, опытная, хотя и не очень умная баба (мысленно он так и назвал её — баба).

Особенно его уверило в этом предположении не то, что она ему так разумно и толково предложила, а её тон, сухая деловитость в решении этого вопроса, с какой она обсуждала всё то, что могло с ними произойти, и что она была готова совершить, но только в определённом месте и в подходящих условиях.

«Точно картошку продаёт!» — с какой-то злостью подумал Борис.

До сих пор этот наивный парень считал, что «это» происходит как-то само собой, что никакого расчёта, никаких предварительных приготовлений делать не только не нужно, но даже и невозможно.

Своим поведением, рассудочными холодными словами Марфа разбила и эти его иллюзии.

Далее он продолжал думать о Марфе. Она была красива, её ноги, увиденные им намного выше, чем он видел когда-либо у женщин до сих пор, стояли перед его глазами. Но вместе с тем он вспомнил, что за всё время их прогулки, кроме сухого делового предложения, высказанного ею в конце, он от неё, кроме отдельных междометий вроде «ой», «ай», «ох ты», «подержи», «пойдём» и т. п. не слышал ничего…

Затем он стал думать о том, стоит или не стоит идти на вечернее свидание. Никакого нежного чувства к Марфе он не испытывал, не говоря уже о любви. И если и не прочь был обладать ею, то, скорее, из какого-то глупого любопытства, и, может быть, из простого животного желания самца. Он, конечно, в свои 17 лет этого не понимал, хотя инстинктивно чувствовал, что это, конечно, не любовь. Чувствовал он также и то, что и Марфа к нему никакой любви не испытывает, и только никак не мог понять, чем вызвано такое её расположение к парню, с которым она только что познакомилась.

И вновь в его голове укреплялась мысль, много раз внушаемая ему книгами и самыми различными анекдотами, рассказывавшими, как беспрерывно алчущая мужчину женщина-самка всегда готова отдаться первому встречному.

«А всё-таки идти сегодня или не идти?» Так и не решив этого вопроса, он в конце концов заснул.

Разбудил его Фёдор Сердеев. Как всегда, они пошли в избу-читальню, где просмотрели газеты и журналы, полученные в этот день, правда, центральные газеты — «Правда» и «Комсомольская правда» были более чем двухнедельной давности, но для Дальнего Востока это считалось в то время нормальным явлением, и потому новости, описанные в них, воспринимались как свежие.

Затем друзья направились в своё обычное место пребывания — в квартиру учительниц Медведь и Сачёк, которая была их ежедневным прибежищем, и даже после собраний или спектаклей, кончавшихся поздно, они, хотя бы ненадолго, забегали к своим учителкам. И чем чаще становились эти посещения, тем вольнее вели себя Фёдор и Поля, которые целовались и обнимались уже прямо на глазах остальных. Борис чувствовал, что Тина тоже была бы не прочь перейти к более интимным отношениям, но он этого не хотел: она для него была другом, хорошим другом, с которым можно было о многом говорить, спорить, но не заниматься любовными утехами. Она была старше Бориса лет на 5, он и смотрел на неё как на старшую сестру. И если они и обменивались иногда поцелуями, то никакой страсти в них не ощущалось, они не волновали, по крайней мере, Бориса. Тина, видимо, это почувствовала, потому