Прелат кивнул.

— Я сам пытался туда сходить...

— И что?.. — спросил Олег нетерпеливо.Спохватился: — Кстати, отдаю должное вашему мужеству. Отправиться к месту, гдеобитают древние боги, по-вашему — демоны, — это знаете ли, нужно иметьстойкое сердце.

— Достаточно иметь в нем веру, — кротко сказалпрелат. — Вам указать на карте?

— Ну, если не сможете отвести...

Прелат зябко передернул плечами, лицо разом побледнело иосунулось.

— Простите, еще раз для меня будет уже слишком.

Настоятель степенно вел рыцаря мимо келий, где монахимолятся, переписывают старые книги, делают свечи и святую воду, показал дажесклад с боевыми дубинами: монахам, как известно, церковь строго-настрогозапрещает проливать кровь, потому они не могут брать в руки мечи или топоры,зато дубины...

Томас обратил внимание, что в разных местах сложеныдобротные латы и даже панцири из толстой кожи, нередко прошитой в два-три слоя.Монахам возбраняется надевать на себя железо, даже крест должен быть золотым,серебряным или медным, но убивают и монахов...

Настоятель перехватил понимающий взгляд рыцаря.

— Верно, — вздохнул он. — По тревоге каждыйхватает те, что ближе, а не бегут, как бараны, сталкиваясь лбами, в дальнийарсенал.

— Все верно, — одобрил Томас. — От того, какбыстро успеешь в доспехах и с оружием к воротам, зависит и жизнь, и выполнениебоевой задачи!

Голос его был трубным, глаза сверкнули боевым задором, дажеплечи распрямились. Настоятель скорбно вздохнул, за спиной послышался быстрыйстук шагов, к ним почти подбежал Олег, зеленые глаза сверкают загадочно, улыбкадергает уголки губ.

— Вот вы где!.. В винный погреб идете?

Настоятель сказал с укором:

— Первая примета язычника! Поесть всласть, поспать,плоть потешить...

— Плоть потешить, — сказал Олег, — этохорошо. Да только я не набрался греческих привычек, чтоб и в мужскоммонастыре... Это что у вас, грамоте учатся?

В большой вытянутой комнате, ярко освещенной множествомсвечей, за длинным столом пятеро монахов усердно скрипят перьями по аккуратно ировно разрезанным листам тонкого пергамента. Перед каждым своя чернильница, аеще вдоль столов быстро ходит молодой послушник с кленовой веткой в руках и,шелестя листьями, гоняет мух, что норовят попить чернил и обязательно в нихискупаться.

— Еще неделю назад здесь работало семеро, —произнес настоятель с грустью. — А месяц тому — десять ученых монахов. Нопергамент заканчивается...

— Библию переписывают? — спросил Олег скептически.

— Аристотеля, — ответил настоятель кротко. —И Пифагора. Его преосвященство разрешил открыть школу для бедных в соседнем феоде.Нужны учебники, вот монахи и переписывают. По логике, риторике и устройствумира уже переписаны, но сейчас мы отрезаны... Ни нам не передать чистые листы,ни мы не можем послать учебники...

В соседней комнате делали свечи, Олег с удовольствиемвдохнул запах свежего воска, а когда прошли еще мимо одной кельи, он обратилвнимание, что она заперта, а возле нее стоит дюжий монах с громадной дубиной.

— Что, — спросил Олег со злорадством, — своятюрьма?

Настоятель вздохнул.

— В тебе, сын мой, слишком говорит язычник, —произнес он с упреком. — Там наши братья читают Святую книгу. Как я ужеговорил, ее привез из Ватикана от самого Папы прелат Симон! Эта книга обладаетчудодейственной силой. Пока ее читают, весь монастырь под защитой. Потомучтение не прерывается ни на минуту, один брат сменяет другого, так длится вотуже седьмой год...

Олег кивнул.

— Тогда они должны выучить наизусть. А не пробовали сэтой книгой выходить наружу?

Настоятель посмотрел на него внимательно.

— Ты не глуп, — заметил он после паузы, —хоть и язычник. На первой же неделе прелат попробовал, непрерывно читая книгу,подойти к самому краю болота.

— И что?

— Отступило.

— Правда? — спросил Олег. — Так почему же...

— Отступило, — повторил настоятель, — но ненамного. Правда, все болотные твари, что кишели у самого берега, бросилисьпрочь с такой поспешностью, словно святые слова жгли их каленым железом! Икогда сверху попытались напасть огромные твари, похожие на драконов, толькомохнатые, они умчались прочь, как только их слуха достигли слова святоймолитвы.

Олег оглянулся на охраняемую дверь. Монах проводил егонедобрым взглядом, руки покрепче сжали дубину, словно на Олеге крупно написано,что он язычник или хуже того — посланник самого Сатаны.

— Стыдно сказать, — проговорил настоятель, —но вне стен монастыря мы бессильны. Молчим, правда, не потому, что стыдимся.Это есть, конечно, стыдимся, но еще больше опасаемся, что панические слухирасползутся по всему Эссексу, а то и по Британии.

Олег спросил хмуро:

— И сколько вы здесь?

— Монастырь наш основан святым Йоргеном, —благочестиво ответил отец Крыжень, — но он ушел дальше в странствия, а ябыл одним из его учеников, которого он оставил. Братья избрали менянастоятелем.

Томас прикинул что-то, Олег видел, как округлились глаза рыцаря.

— Сколько-сколько? — спросил рыцарь. — Самсвятой Йорген вас оставил вместо себя?

— Да, — ответил отец Крыжень очень скромно. —И благословил.

— Но это сто двадцать лет тому! — воскликнулТомас.

Настоятель вздохнул.

— И благодаря этому наш монастырь сдерживает натисктварей из Адовой Бездны.

Томас спросил кровожадно:

— А как насчет того, чтобы со всем христианскиммилосердием нанести ответный удар?

Настоятель замялся с ответом, Олег ответил за него:

— Тебе ж сказано, здесь только стены чего-то стоят.

Щека настоятеля нервно дернулась. Пороха в благочестивомстарце хватало, но сдержался, ответил со скромным достоинством:

— Среди нас есть люди, которые оставили высокиедолжности и удалились в кельи. Кому нужны мирские блага, тот в монастырь неуходит. Должен признаться, доблестный рыцарь, что мы просто не в состояниинанести этот удар. Хотя я еженощно молюсь, чтобы Господь дал нам силы закрытьна теле земли эту кровоточащую рану.

Олег хотел брякнуть, что помимо молитв надо бы что-то еще,но смолчал, в чужой монастырь со своим уставом не ходят, тем более — язычники.Монахам виднее, чем сражаться. Их оружие — святость.

Окошки в стене крохотные, да и те густо забранные толстымижелезными прутьями, с другой стороны коридора монашеские кельи и подсобныепомещения, так прошли по кругу вдоль всего монастыря, а когда снова увиделиугрюмого монаха с дубиной у двери, настоятель приосанился, сказал с великимпочтением: