Олег слушал с кривой усмешкой. Когда Томас сердилсяпо-настоящему, он всегда набундючивался, становился невыносимо напыщенным иобращался к нему подчеркнуто вежливо, ибо небрежными бываем только с друзьями,а с чужаками и противниками мы намного корректнее.

— Ты прав, — ответил он неожиданно, — тыправ, благородный сэр Томас. Я веду себя, как распоследняя свинья. От того, чтознаю больше, вовсе не значит, что я должен вот так... Извини! Давай в самомделе в задницу... в смысле отринем мирское и поговорим о том, как достичьлогова и сокрушить, кто там сидит.

Томас, несколько смущенный, что язычник так быстро иискренне признал неправоту, это в первую очередь выказывает благородствонатуры, проворчал:

— Да, конечно... давай. Хотя, конечно, насчет хорошегоужина идея неплохая. Все-таки в этом проклятом болоте я потерял фунтов десятьхороших мускулов, а это нехорошо. Они еще пригодятся, думаю.

— И у меня есть такое чуйство, — согласилсяОлег. — С чего бы?

Они улыбнулись друг другу, как два волка перед набегом настадо, где, кроме жирных овец, есть злые собаки и пастух с дубиной.

Раздался стук в дверь, Томас крикнул:

— Открыто!

Дверь отворилась, Томас в удивлении выпучил глаза напапского прелата, вскочил, едва не отбивая бока хвостом от великойпочтительности и усердия, сказал торопливо:

— Входите, ваше преосвященство!.. Если, конечно, вы неошиблись дверью.

Прелат ответил с кротостью, что пуще всякой гордыни:

— Нет, не ошибся, сын мой. Спасибо.

Он переступил порог, дверь за ним закрылась. Томас придвинулпрелату единственное кресло.

— Прошу вас, ваше преосвященство!

Олег наблюдал со сдержанной насмешкой, рыцарь к лицувысокого духовного звания проявляет больше почтительности, чем к королям, самже никак не высказал своего отношения, а прелат, понятно, на него посматривалчаще и с опаской.

— Мы здесь, — сказал Томас первым, — вашепреосвященство, прикидываем, где у Адовой Щели может быть уязвимое место. Нотрудно что-то говорить, когда прем наугад...

Прелат степенно опустился на сиденье, положил руки наподлокотники, особенно широкие в сравнении с его тонкими иссохшими костями.

— Я подходил близко, — обронил он, — но зайтине сумел... Слишком могуче Зло, слишком сильна его власть над нашей плотью. Яубоялся, что не смогу... что не устою... Увы, я всего лишь человек...

Томас молчал, не зная, что сказать, прелат смотрел на нихнастолько глубоко запавшими глазами, что иногда глазницы выглядели пустыми.

Олег после долгой паузы обронил:

— Ну, как понимаю, вы не простой человек. Простые сидятдома и пьют пиво. Или пьют пиво в компании таких же простаков. А вы — человекцеркви.

Прелат покосился на Томаса, тот сама почтительность передсвятостью человека Ватикана, вздохнул и сказал Олегу кротко:

— Служителями церкви не рождаются. Все приходят разнымипутями.

Томас спросил почтительно:

— Но у вас-то путь был прямой и короткий?

Прелат помялся, снова вздохнул.

— Не совсем, сын мой. Я бы сказал точнее, совсем нетак. Однако Господь наш сказал, что одна раскаявшаяся блудница ему дороже, чемсто девственниц... на сии великие слова уповаю, в них мое спасение! Я, сын мой,в молодости вел несколько недостойную и не совсем честивую жизнь...

Он замялся, подыскивая слова, Олег буркнул с иронией:

— Ага... недостойную и не совсем честивую жизнь...гм... я бы сказал, очень мягко сказано.

Томас вертел головой, начиная сам договариватьнедоговоренное, но от этого становилось так страшно, что готов был сунутьголову под одеяло и крепко-крепко зажмуриться. Прелат бросил на него быстрыйвзгляд, вскинул брови и посмотрел вопросительно на Олега. Тот кивнулуспокаивающе, дескать, этот свой, хороший и простой рыцарь, дуб дубом, как всевоенные, все равно ничего не поймет. А что поймет, все равно завтра забудет.

— Да, — ответил прелат с глубоким вздохом, —ты сказал верно... странник. Я щажу себя даже теперь. Конечно же, я вел оченьраспутную и недостойную жизнь.

Томас слушал с удивлением, на лицо прелата набежала тень,лицо исказилось мукой, Томас смотрел с непониманием, как худые щеки залилагустая краска стыда, затем кровь так же резко отхлынула, побледневший посланникВатикана смотрел в пространство со страхом и мольбой.

— Да ладно, — сказал Олег, — все так жили.Чего себя винить?

— Не все, — возразил прелат. — Но даже еслисейчас большинство живет еще так, то почему мы должны жить, как все? Ведь ужетогда были... как сейчас помню... и никогда не забуду: по раскаленной от знояулице он несет на спине огромный крест, легионеры идут по бокам равнодушные,толпа кричит, свистит, смеется, а он идет, спотыкается, его шатает... Я вышелиз дому, веселый и хмельной, посмотреть на шум, и тут он прислонился плечом куглу моего дома отдохнуть минутку... Легионеры остановились, дают перевестидух, а я закричал: «Иди, иди!.. Нечего здесь тут!», и он пошел...

Прелат скрипнул зубами и опустил голову. Из глаз покатилисьручьем слезы. Томас застыл, не веря своим ушам, он старался вспомнить имя этогочеловека, но в голове поднялся ураган, сметающий целые города мыслей.

— И он пошел, — повторил прелат тихо, — носперва сказал мне со всей кротостью: «И ты пойдешь, не зная покоя отныне. Идождешься меня здесь, чтобы снова посмотреть мне в глаза». И я в тот же вечер,протрезвев, понял все, что натворил, оставил дом и ушел, куда глаза глядят...

— Ну, — сказал Олег с сочувствием, — по пьяничего не брякнешь. Хотя, конечно, ты был несколько...

— Тот день у меня всегда перед глазами, —прошептал прелат. — Я всегда помню, как я кричал на него, помню, с какиммягким укором он посмотрел на меня. С тех пор я делаю все, чтобы искупитьвину... и чтобы все-таки взглянуть в Его глаза. И вымолить прощение.

Олег отмахнулся.

— Дык он же всепрощающий! Конечно, простит. Давнопростил.

Томас прошептал пересохшими губами:

— Да, Христос всех прощает...

— К тому же, — добавил Олег, — со зла чего нескажешь? Вообще можешь пожелать, чтобы весь мир провалился... А назавтра уже ине вспомнишь, что кто-то на ногу наступил. Думаешь, он тебя вспомнит? Да такихгавкальщиков тысячи на каждом шагу.

Прелат ответил тихо:

— Но не простил себя я. И потому до последнего дыханиябуду трудиться в Его имя. Но главное, что я вскоре сумел отыскать тех, чьиимена никогда не назову даже в Ватикане... настолько они святы, эти людирассказали про учение Христа... С той поры я в меру моих слабых сил... Но ты,Разрушитель Старого Мира, почему ты не среди отцов церкви?