Олег изумился так, что рыжие брови поднялись на серединулба.

— Я? Ты шутишь?

Он покосился на Томаса, рыцарь застыл с отвисшей нижнейчелюстью, и вообще вид таков, словно его не то молнией в темечко, не то бревномв затылок. Олег, закоренелый язычник, да чтоб не просто христианин, а средиотцов церкви, святых людей?

— А что? — спросил прелат горячо. — Если дажея, недостойный, и то занял высокое место и тружусь на благо нового мира, то ты,который знает намного больше, умеет неизмеримо больше... почему ты не с нами?

— Потому, — буркнул Олег.

— Ты считаешь нас врагами?

Олег сказал с тоскливым отвращением:

— Ну вот, начинается это извечная песня недозрелыхрелигий: кто не с нами — тот против нас!., дураки. Я не с вами, я не с ними, яни с кем. Сам с собой потому что. У меня своя голова, и дорогу выбираю сам.Никакой деревенский поп, да хоть Папа Римский, мне не указ. И вообще... слышаля всю эту хрень из первых, как говорится, уст.

Прелат вскрикнул в ужасе:

— Не святотатствуй!

— Ну вот, — сказал Олег с мрачнымудовлетворением, — даже ты, заставший те времена, видевший все, даже какпьяный Иисус блевал под смоковницей...

— Я этого не видел, — запротестовал прелат.

— Тогда видел, как блевал Павел, — возразилОлег. — Павел напивался часто. И блевал всегда, у него печень слабая, апил, чтобы не обижать соратников. А блюющий Павел — еще хуже, чем Христос.Иисус то, поэт, ему можно, сказал всего несколько фраз, да и те при записипереврали, зато Павел создал само христианство, саму церковь, заложил вседожившие доныне догматы... Ты видел, как все делалось, как делалось на самомделе, а теперь ахаешь про святотатство?

Прелат, вначале смущенный, все же расправил плечи ибестрепетно встретил насмешливый взгляд зеленых глаз.

— Ты мудр, — сказал он наконец со страннымсожалением в голосе, — но и ты не все понял... Мне жаль тебя, Разрушитель.

— И чего же я не понял? — поинтересовался Олег сиздевкой.

— Блевала плотская часть Павла, — сообщил прелат смудрой печалью в интонации. — А душа трудилась над созданием незримогоБожьего Храма на земле, который назвали церковью. Это вы, язычники, целиком изплоти, потому что у вас нет души, вы — сама плоть, а мы, христиане, терзаемытем, что наши чистые души, полученные от Бога, заключены в грязные похотливыетела животных. Но мы боремся с зовом плоти, а вы... вы даже не понимаете, чтовы еще не люди!

Он разгорячился, морщинистое лицо помолодело от приливакрови, глаза засверкали праведным гневом.

Томас поглядывал на язычника с ужасом и все порывался как-тосказать прелату, что вообще-то он не совсем такой уж и пропащий, иногдавременами в хорошую погоду он ведет себя почти как христианин, так чтовообще-то...

— Зов плоти, — ответил Олег с зевком, — самыймощный зов. И ничто его заглушить не может... надолго. Вот наш рыцарь толькочто хотел безумно жрать... и сейчас захотел снова, как только я напомнил. Такчто люди делятся на тех, кто это признает, и на тех...

Прелат прервал горячо:

— Все люди делятся на две категории: одни хотят, чтобыжить стало лучше, а другие — чтобы жить стало лучше им. Первые — это христиане.Я имею в виду настоящих христиан. Вторые — это...

Он запнулся, долго не мог подобрать определение. Олегспросил саркастически:

— Слов не хватает?

— Напротив, — признался прелат, — слишкоммного. И все очень... красочные. Словом, мягко говоря, имя им — легион. Онисами придумывают для себя высокие слова, за которыми прячут пустоту. Вы оба неиз их числа, так почему ты все еще не в числе христиан?

Олег ответил саркастически:

— Наверное, потому, что, в отличие от вас, прелат, явидел, из какой дури и какого дерьма это христианство зарождалось. И сколькотам было грязи, предательства, жестокости. Впрочем, ты тоже на это смотрел,но... не видел. А я вот ничего не упускал. И память у меня хорошая, потому чтоя злой.

Томас, не в силах стоять и слушать, как дерзновенный язычниксмеет возражать святейшему посланнику самого Папы Римского, вскочил и пошелвдоль стен, щупая каменные глыбы, способные выдержать как бомбардировку из самыхбольших катапульт, так и удары могучих стенобитных машин.

Прелат мерно кивал, но, когда Олег умолк, спросил спокойно:

— Ну и что? Все люди из глины и грязи. Но одни так иостались ею, а другие... стали христианами. Мы храним и раздуваем огонь,зажженный Господом в наших душах. И когда-нибудь выжжем в себе грязь и станемцеликом из огня и света.

Олег скептически хмыкнул, но прелат смотрел серьезно и оченьторжественно.

— А тебе не приходит в голову, — спросилпрелат, — что это противоестественное воздержание для человека, надкоторым ты потешаешься, что-то дает человеку?

Олег буркнул:

— Это дает ему время заняться чем-то дельным.

Прелат покачал головой.

— И это тоже, но этого мало.

— А что еще?

Прелат вздохнул.

— Он становится другим человеком. Первых христианвообще называли сверхчеловеками, ты это знаешь. И дело не в названии. Человек,умеющий сознательно подавлять свои животные порывы, уже выше тех, кто поддаетсяим по первому зову. А человек, поставивший перед собой недостижимо высокую цель...о, это и есть уже новый человек!

Олег фыркнул, всем своим видом выразил несогласие, хотямелькнула опасливо мысль, не переиграл ли, все-таки возражать против очевидногоглупо, а он вроде бы не старается выглядеть так уж глупо.

На впалых бледных щеках прелата выступил лихорадочныйрумянец, глаза горели неестественным блеском. Да он счастлив, мелькнуло вголове Олега, может полемизировать, спорить, доказывать, оттачивать доводы.Дорвался: здесь, в монастыре, по сути, и поговорить не с кем, все слушают,раскрыв рты.

Он с вялым интересом наблюдал, как прелат, воспламеняясь всебольше, придвинулся к нему вместе с креслом.

— Скажи, Разрушитель, разве не церковь создалаподлинную философию истории? Ведь во все времена и у всех народов был спервазолотой век, когда все люди — красивые и замечательные, не было ни войн, ниболезней, затем пришел век серебряный, чуточку похуже, с разными конфликтами.Затем — медный, когда начались войны, а людей стали убивать во множестве, атеперь вот век железный, самый кровавый и гадкий, когда все люди превращаются взверей, убивают, воруют, грабят...

Олег хмыкнул.

— Ну и?..

— У всех народов, — напомнил прелат, —подразумевалась деградация человечества. У всех! Даже Геродот, которогоназывают отцом истории, даже тот считал, что история всего лишь бегает покругу, как конь на веревке во дворе. И только наша церковь утверждает, что,несмотря на всю скотскость человека, мы можем и должны прийти... нет,построить!., именно построить золотой век, которого никогда не было. И вот мы,христиане, построим! Ты не мог не читать «О граде Божьем» БлаженногоАвгустина... не так ли?