– Ты что имеешь в виду? – нахмурился Камень,почуяв недоброе.

– Ну… это самое… Ну, ты сам знаешь, – смутилсяВорон.

– Нет!!! Не смей мне этого предлагать! Не смей дажедумать об этом!

– Ну, Камешек, миленький, – взмолилсяВорон, – ну пожалуйста, я очень тебя прошу! Ведь так будет лучше для всех.

– Для кого – для всех?

– Для Лели. Она же так этого хочет.

– Еще для кого? – требовательно спросил Камень.

– Для Вадима.

– Это еще почему? С чего ты решил, что для Вадима этобудет хорошо?

– Ну как же, Леля такая чудесная девочка, такаяталантливая, неординарная, красивая. Ему с ней хорошо будет. Она будет еголюбить, будет ему стихи посвящать, а он будет радоваться и гордиться.

– Ага, потом они поженятся, будут жить долго исчастливо и умрут в один день, – насмешливо добавил Камень. – В твоейтупой башке нет ничего, кроме дешевой романтики, которой ты набрался непонятногде.

– Очень даже понятно где, – с достоинствомвозразил Ворон. – В книгах. Ты же знаешь, я почитать люблю, где брошеннуюили просто забытую книжку увижу – обязательно остановлюсь и почитаю. Если быможно было оттуда сюда книги забирать, я бы ограбил какую-нибудь библиотеку ицелыми днями читал бы. Чем тебе моя идея не нравится? По-моему, очень хорошаяидея.

– Идея плохая, и ничего хорошего в ней нет, –отрезал Камень. – Реальность менять нельзя. Это закон.

– Но законы же можно нарушить. Ну совсем чуть-чуть, а?Пусть этого переодетого не будет, пусть маньяк начнет приставать к Леле, аВадим с собакой ее спасет. А, Камешек?

Камень угрюмо молчал. Ворон спрыгнул с ветки и подковылялпоближе, к тому самому месту, где у Камня располагалось ухо.

– Я же знаю, ты понемножку нарушаешь закон, – елеслышно прошептал он. – Ты никогда не признаешься, но мне-то все известно.Я иногда случайно попадаю туда, где уже был, и вижу – там все по-другому.Значит, ты наколдовал. Скажешь, нет?

Камень по-прежнему хранил молчание. Ворон пощекотал крыломкаменный нос и переместился к другому уху.

– Я же не прошу тебя о глобальных переменах, я не хочу,чтобы в какой-нибудь стране выбрали другого короля…

– Президента, – машинально поправил его Камень.

– Да один хрен, я все равно ничего такого не прошу. Ядаже не прошу, чтобы ты оживил мертвого. Я прошу о малости – о том, чтобымальчик познакомился с девочкой, потому что им обоим от этого будет лучше.

– Это неизвестно, – сухо заметил Камень. – Можетбыть, им будет только хуже. Например, Леля Вадиму не понравится, он и дальше небудет обращать на нее внимания, у него вообще, может быть, есть другая девочка.Сколько ему сейчас лет?

– Семнадцать или около того. Может, шестнадцать.

– Ну вот, самое время с девочками крутить. У него естьдевочка, и наша Леля ему на фиг не нужна. Пока что Леля тихо страдает и мечтаето нем, стихи пишет, вот и пусть пишет. А вдруг благодаря нашим переменам ейпридется бешено ревновать и страдать еще больше? Так что еще неизвестно, будетли кому-то лучше от этих перемен.

– Да не может Леля Вадиму не понравиться! – горячозашептал Ворон. – Она такая чудесная, такая необыкновенная, ты просто непонимаешь, потому что никогда ее не видел своими глазами. Ты мне поверь, нашаЛеля – чудо.

– Хорошо, – согласился Камень. – Допустим, тыправ и Леля мальчику понравится. Но что делать, если у него отношения с другойдевочкой? Ему придется ее обманывать? Или бросить ее? Она будет страдать. А скакой стати я буду делать так, чтобы она страдала? Ты хочешь сделать хорошо дляЛели за счет других людей, которым будет плохо. Это неправильно. И неуговаривай меня. Я ничего менять не стану. Вот как сложилось – так пусть ибудет.

– Леля страдает, – жалобно проныл Ворон.

– Пусть страдает, – равнодушно ответил Камень.

– Так ведь жалко же…

– Мне не жалко. И тебе не должно быть жалко. Это люди,у них своя жизнь, свои песни, и они их поют, как умеют. А мы с тобой – не люди,у нас жизнь другая, и не нам с тобой судить, что там в их жизни хорошо, а чтоплохо. Тем более жизнь у них короткая, а у нас с тобой бесконечная, и мы ихникогда не поймем. Мы можем только развлекаться, глядя на то, как нелепо онираспоряжаются своей короткой жизнью.

– Ты злой, – снова констатировал Ворон, на этотраз с упреком.

– Да, я недобрый, – согласился Камень.

– Ты жестокосердный.

– Я – философ, который смотрит на людей из вечности.

– Интересно ты рассуждаешь! – возмутилсяВорон. – А что же, по-твоему, я делаю из вечности?

– А ты людей любишь. И в этом принципиальная разницамежду мной и тобой.

Это был обыкновенный воскресный обед, на который, каквсегда, приехал Николай Дмитриевич. Стоял солнечный морозный декабрьский день,Москва готовилась встречать Новый год, от елочных базаров веяло запахом свежейхвои, к прилавкам магазинов, где для плана к концу года «выбросили» дефицитныетовары, тянулись длинные оживленные очереди, и повсюду шло обсуждение насущныхпредпраздничных вопросов: с кем встречать, что подать на стол и что надеть.

Настроение в семье Романовых было приподнятым: тольконедавно они порадовались за Андрея Бегорского, которого после введенияхозрасчета и самофинансирования выбрали директором завода, где он был главныминженером, а теперь и Тамара преподнесла приятный сюрприз: она оформила всенеобходимые разрешения на занятие индивидуальной трудовой деятельностью в сферепарикмахерских услуг. Звучало это ужасно казенно, но все понимали, что на самомделе отныне для творческих устремлений Тамары не будет никаких преград. У неетеперь нет начальников, с этого момента она сама себе хозяйка. Помимо всегопрочего, это означало, что она сможет приезжать в Москву когда захочет, а нетогда, когда ее отпустит заведующая. Этому последнему обстоятельству Любарадовалась больше всего. Ей очень не хватало любимой сестры, она скучала поТамаре и каждый раз с нетерпением ждала возможности уединиться с ней ипоговорить. И каждый раз ей казалось, что наговориться всласть им все равно неудалось. Тамара приезжала редко, запись к ней была очень плотной, и заведующаяотпускала своего лучшего мастера только в отпуск, даже несколько дней за свойсчет брать не разрешала. «Теперь все будет иначе!» – ликовала Люба.

Николай же Дмитриевич отнесся к этой новости сдержанно идаже как будто с неудовольствием.

– Как бы Томка вразнос не пошла, – сказал он,покачав головой. – Все-таки одно дело – государственное предприятие, там идисциплина финансовая, и администрация, и совсем другое дело – полная свобода.Народ у нас к свободе не приучен, сразу с тормозов сорвется и в анархию скатится.Боюсь я за Томку, нарушит что-нибудь и сама не заметит, как под судом окажется.Не надо бы ей этой свободы, неизвестно еще, чем она обернется. Законы свежиесовсем, сырые еще, необкатанные, как их применять – никто не знает, идет полныйразнобой, одни считают, что так, другие – что сяк, третьи – что эдак, Томка-тов этом не разбирается, наколбасит чего-нибудь. Закон надежен только тогда,когда у него есть развитая инфраструктура, есть практика применения, естьподзаконные акты и инструкции с разъяснениями, есть службы, которым вменено вобязанность следить за его выполнением. А пока ничего этого нет, я не могу бытьспокойным за Тамарку.