— Во имя Зевса, защитника слабых, приказываю вам остановиться! — крикнул он. — Или вы обезумели, что решили убить ребёнка?! Я не дам вам этого сделать!

— Да кто ты и откуда взялся? — растерянно воскликнул кто-то из троих оставшихся.

— Этот тот приезжий, Одиссей, что ли? — отозвался другой. — Я его узнал. Эй, какого сатира рогатого ты подстрелил одного из наших? Ты мало убил троянцев?

— Троянских рабов в рудниках Приама я не убивал! — усмехнулся Паламед, ибо это действительно был он. — А в сражениях из вас никто не участвовал, я-то знаю. Гелен приказал вам взять мальчика живым, не так ли? А вы решили его убить.

— Его не стащить с дерева! — огрызнулся раненый разбойник. — И нам плевать на твоего Гелена. Меня этот щенок едва не зарезал, когда я его пытался достать, и нам больше неохота пробовать! Так что придётся его прикончить.

— И тебя заодно! — воскликнул другой. — Ты донесёшь Гелену. А так, может, мы знать не знаем, где мальчишка. Убежал от нас, и всё. Мы за ним гонялись-гонялись, не поймали. Заночевали в лесу, днём вернулись. Правдоподобно? Вполне! Не поверит? Пошёл к медузам! Так что стреляй, если хочешь. Нас трое, ты один. Два выстрела за нами. А не то поклянись, что подтвердишь наши слова. Лишних трупов нам тоже не надо, а нашего товарища мы тебе, так и быть, простим.

Третий разбойник мрачно покачал головой.

— Я бы ему не доверялся. Обманет.

— И правильно.

Паламед произнёс это, широко улыбнувшись, и в то же мгновение выстрелил. Раненый разбойник, успевший уже натянуть свою тетиву, вскрикнул и упал — стрела вошла ему в сердце. Его товарищ, у которого лук тоже был натянут, пустил стрелу в Паламеда и... промахнулся: она лишь чиркнула по плечу ахейца. Тот выхватил меч и кинулся на двоих разбойников так стремительно, что они поняли: им не успеть наложить стрелы и прицелиться. Волей-неволей пришлось, в свою очередь, обнажать мечи.

Драка была недолгой. Разбойники отлично владели оружием, но и ахеец, долгие годы проведший в сражениях, служивший к тому же в отряде шерданов, где даже при отсутствии битв были обязательны ежедневные боевые упражнения, орудовал мечом ничуть не хуже, кроме того, он был старше и хладнокровнее. Понимая, что драться одному против двоих в любом случае смертельно опасно, он отступил к могучему стволу кедра, прикрыв таким образом спину, и спокойно отбивал атаки разбойников, зорко следа за их движениями. Когда один из них, сделав неверный выпад, неосторожно повернулся к нему боком, Паламед мигом этим воспользовался и резко ударил, вонзив меч наискосок, между медных пластин нагрудника. Разбойник упал, не охнув. Однако его товарищ оказался достаточно отважным и стремительным. В те краткие мгновения, когда ахеец вытаскивал меч из оседающего на землю тела, его противник тоже нанёс удар. Паламед успел отшатнуться, и меч не раскроил ему голову, а лишь оставил глубокую рану на лбу, но ахеец был оглушён и, зашатавшись, стал оседать на землю с залитым кровью лицом. Загоготав, разбойник вновь замахнулся.

— Эй, лягушачий сын! Обернись, если не хочешь, чтобы я заколол тебя сзади!

Во время драки Астианакс, воспользовавшись тем, что всё происходило по другую сторону дерева, на котором он спасался, быстро одолел последние двенадцать-тринадцать локтей спуска и, подбежав к телу одного из убитых разбойников, завладел его мелом. Мальчик так и не понял, отчего заговорщик, сообщник ненавистного Гелена, вдруг стал его спасать, но увидав, как тот бесстрашно дерётся один против двоих, почувствовал, что должен вмешаться.

Услыхав его окрик, разбойник отпрянул и обернулся. Он рассмеялся бы, увидев мальчика с мечом в руке, однако ему тотчас вспомнилась окровавленная рука Гелена.

— Ах ты, змеёныш! — завопил он.

Их мечи скрестились, брызнули искры. Астианакс стал в позу, так, как учил его Пандион, и чётко отразил два первых удара. Но он был слишком слаб после проведённой на дереве ночи и вряд ли мог продержаться долго, тем более что его противником оказался самый могучий и наверняка самый опытный из преследователей. Мальчик медленно отступал, продолжая следить за каждым движением врага и чувствуя, как нога начинают дрожать, а в висках снова стучит и бьётся кровь. Паламед лежал меж корней кедра без движения, едва ли он мог прийти на помощь, значит, надо было драться до конца.

— Что, ручка-то задрожала, ублюдок? — ехидно воскликнул разбойник. — Может, из тебя и вырос бы Гектор, дерёшься ты славно, но вырасти я тебе не дам, понял?

— Пока нет! — дерзко ответил мальчик, с яростью выбросив вперёд меч.

Он промахнулся, и в следующее мгновение меч врага рубанул бы его сверху. Но у разбойника не оставалось в запасе этого мгновения. Чьё-то тяжёлое тело ударило его сзади, обрушившись на спину и на плечи, раздался короткий рык, и мощные челюсти со страшными зубами сомкнулись на шее. Короткий вопль тотчас перешёл в хрип, а в следующий миг всё было кончено. Гигантский пёс, разжав зубы, прыгнул к замершему в оцепенении Астианаксу и, мотая своим пушистым хвостом, ласково лизнул его руку.

— Тарк! — прошептал мальчик, роняя меч и протягивая руки, которые так дрожали, что ему не сразу удалось обнять мощную шею собаки. — Тарк, милый!

Затем царевич увидел, как из зарослей, откуда выскочил пёс, совершенно бесшумно (до сих пор он был уверен, что так умеет ходить только Пандион) появилась громадная мужская фигура. А за ней... Нет, это ему, наверное, кажется, наверное, опять луна, и опять он видит сон. Какая луна? Сейчас полдень, и он видит то, что есть на самом деле.

— Ма-а-ама!!!

Она бежала к нему, спотыкаясь, задыхаясь от рыданий. Он тоже заревел, изо всех сил, как не ревел уже года три, захлёбываясь, всхлипывая. Хотел бежать ей навстречу, но разом одеревеневшие ноги подогнулись, и мальчик упал лицом в траву, рыдая, хохоча и задыхаясь от плача и от смеха.

— Пастух Полифем существует в реальности, — рассказывал Ахилл, старательно промывая рану на лбу Паламеда и прикладывая к ней клочки мха перед тем, как наложить повязку. — Он действительно одноглазый, хромой, могучий, как бык, и свирепый, как десяток кабанов. У него угнали половину стада, эти вот троянские разбойники и угнали, а он в тот день был пьян и сумел только намять кости троим или четверым. А протрезвев, решил пойти в Эпиру и пожаловаться царице. Да вся беда в том, что в небольшом посёлке на берегу моря опять напился. Тут вот мы его и нашли. Я и Одиссей. Настоящий Одиссей, с которым мы собирались разузнать у местных жителей, что случилось, что за самозванец объявился здесь и называет себя царём Итаки, и, наконец, где царь Неоптолем, который вчера утром уже должен был быть здесь, при всех возможных задержках. Тут-то мы и услыхали, как Полифем рассказывает, куда и зачем он идёт. Чуть раньше нас отыскала Авлона — она сообщила о том, что произошло с Неоптолемом и что угрожает тебе. Они с Тройном приехали сюда сами, на троянском корабле. Но девочка сумела первой найти Неоптолема и выручить его из беды, хотя го, что с ним случилось, исправить теперь трудно. Мы понимали: надо как-то незаметно проникнуть в город и во дворец, чтобы прежде времени не насторожить Гелена. У меня явилась мысль воспользоваться этим самым пастухом Полифемом. Мы хотели честно с ним договориться, но он был в дурном настроении и полез со мной в драку. А я этого не люблю. Думаю, он до сих пор отдыхает после этой драки. Я вынес его за виноградник, снял овечьи шкуры, и тут-то, глядя на его горб, Одиссей воскликнул: «Вот! Вот как можно унести из дворца Андромаху, и никто ничего не заметит!» Верно, он вспомнил Троянского коня... Горб мы сплели из ивовых прутьев, в виде большой корзины, которую привесили к моей спине и скрыли под шкурами. Тогда-то мне и пришла в голову мысль подменить тебя, сестричка, маленькой Авлоной: в этом случае никто сразу не поймёт, что ты покинула дворец. А Тарка я увёл, разумеется, для того чтобы он по следам нашёл моего пропавшего племянника, что он и сделал. Да, Астианакс, ты ведь ещё не знаешь: твой отец — мой родной брат.