Подозревая, что он сейчас скажет, я кивнула.

– Ты бы призналась под пытками, что наводила на горожан порчу и возлегала с дьяволом?

– Думаю, я сказала бы все, что от меня хотели услышать, – запнувшись, признала я. – Только чтобы избежать мучений.

– Именно это я и имею в виду. Пытки заставят солгать и ни в чем не повинного человека. – Во взгляде Мартина мелькнуло смущение. – Знаешь, что больше всего не дает мне покоя спустя все эти годы? Что я уважал этого человека, восхищался им, а он едва не отправил тебя на костер!

Мне почти стало жаль брата.

– Ты был еще юн тогда. – Я погладила его по щеке, видя его отчаяние.

И вдруг почувствовала, какое облегчение мне принес этот разговор. Словно я пробудилась от кошмарного сна. Я однажды слышала, как кто-то сказал: «Назови имя дьявола и плюнь ему в лицо, тогда он исчезнет». Генрих Крамер, все еще преследовавший меня злым духом во снах, после слов Мартина перестал казаться мне столь уж страшным. И все же я молилась Господу, чтобы больше никогда не повстречать его.

Когда мы скрепя сердце прощались с моим братом несколько дней спустя, нам пришлось пообещать ему, что мы вскоре навестим его в Святом Престоле. Но как бы мне этого ни хотелось, я не могла потом проведать брата, ведь для этого мне пришлось бы оставить обоих детей в Венеции на несколько недель.

Погрузившись в собственные мысли, я и не заметила, как мы подошли к большому фонтану в центре площади. Катерина уселась на ступеньки и с гордым видом показывала какой-то девчушке такого же возраста свою полотняную куклу, которую всегда носила с собой. Орландо же тем временем помогал нашему сыну взобраться на край фонтана, где малыш сразу начал брызгаться водой.

– Эй, так ты нас всех намочишь, – рассмеялась я. – Пойдемте дальше.

Нам едва удалось оттащить Катерину от ее новой подружки, и в утешение мы с Орландо, держа кроху за ручки, время от времени поднимали ее в воздух, отчего она радостно взвизгивала.

Я молча возблагодарила Господа за счастье, дарованное мне и моей семье. У нас было двое здоровых детей, и сколь бы я ни скорбела тогда, мне повезло, что всего один мой ребенок погиб при родах. Муж уважал и боготворил меня, и я любила его всем сердцем.

Единственным, что омрачало мое счастье, было то, что я так больше и не повидалась с отцом. Теперь же он был мертв – прошлой зимой папа тихо отошел в мир иной во сне, в окружении Грегора, Марии и трех внуков.

Мы дошли до рынка Риальто, где в рабочие дни собирались торговцы, сегодня же лавки и лотки менял были закрыты. На деревянном мосту через Гранд-канал мы крепко взяли детей за руки: на единственном мосту через канал даже в воскресенье собиралась толпа.

– Там, впереди, мой друг Марино! – воскликнул Томмазо посреди моста и выдернул ладошку из моей руки.

Качая головой, я посмотрела ему вслед, но, не пробежав и пару шагов, он врезался в старика – судя по его пыльной и потрепанной рясе, это был нищенствующий монах. Разразившись ругательствами, старик, к моему ужасу, замахнулся на малыша посохом.

– Немедленно прекратите! – Я бросилась к нему и перехватила посох. От волнения я заговорила на немецком. – Он ведь всего лишь ребенок.

Мужчина замер. Он был стар, очень стар, белки глаз пожелтели, удрученное лицо избороздили морщины.

– Маргарита? – Старик уставился на меня.

Словно обжегшись, я отшатнулась от его посоха. Генрих Крамер! Его черты так запечатлелись в моей памяти, что я узнала бы его и сотню лет спустя.

– Что ты делаешь тут, в Венеции? – хрипло спросил он. – Это твоя малышка Сюзанна? – Крамер указал на мою дочь, ведь сейчас к нам уже подоспели Орландо и Катерина.

Томмазо разрыдался, меня же била крупная дрожь. Орландо схватил монаха за грудки.

– Maledetto![181] Кто вы такой, что осмеливаетесь замахиваться на моего сына?

– Это… это инквизитор… – выдавила я.

– Да, верно, это я. Доктор Генрикус Инститор, инквизитор милостью папы. А теперь прошу вас, отпустите меня. Я направляюсь к Томмазо Донато, патриарху Венеции, хочу отнести ему мое новое произведение, «Opusculum in errores Monarchie»[182].

– Что?! Так это ты, негодяй?! – Лицо Орландо побагровело от злости. Он прижал монаха к перилам моста и начал душить. – Ты за все заплатишь, ублюдок!

Еще никогда я не видела моего мужа в такой ярости. Старик в отчаянии ловил губами воздух, глаза у него закатились, и только белки были видны.

– Перестань! Пожалуйста, прекрати! – воскликнула я, схватив Орландо за руку.

Вокруг нас собрались зеваки, с любопытством наблюдавшие за происходящим. Пока что никто не вмешивался. Наконец Орландо ослабил хватку, и старик кулем повалился на доски моста.

А потом случилось что-то невообразимое. Крамер поднялся, стряхнул пыль с рясы и поднял свой посох.

– Наверное, я опять оступился, – виновато пробормотал он, глядя на меня.

Судя по всему, он совершенно забыл, что только что принял меня за мою мать.

– Скажите, милостивый господин, – с безукоризненной вежливостью заговорил он с Орландо, – не найдется ли у вас несколько монет для меня? Завтра мне предстоит дорога в Богемию с папской миссией.

Орландо с отвращением снял с пояса кошель и достал оттуда венецианский дукат[183].

– Возьми и убирайся из моего города.

Часто кланяясь, старик принял у него монету и спрятал за пазуху.

– Благодарю вас, молодой человек. Да благословит Господь вас и вашу семью.

Я потрясенно смотрела ему вслед. Старик нетвердой походкой направился в сторону Сан-Марко, при каждом шаге поводя перед собой посохом.

Катерина вцепилась в мою руку.

– Кто это был? – испуганно спросила она.

– Один злой человек, с которым я была когда-то знакома.

– Но он ведь монах, монахи не бывают злыми.

– Еще как бывают, – ответил вместо меня Орландо. – Этот был очень злым.

Он обнял меня за плечи и притянул к себе.

– Но тебе больше не нужно его бояться, – шепнул он мне. – Клянусь своей любовью к тебе.

Я прижалась к нему. Да, все действительно закончилось. Человек, которого я только что встретила, больше не был братом Генрихом из моих кошмаров, ужасом моих бессонных ночей. Нет, то был слабый и сломленный седой старик, очевидно, уже слабо осознававший, что происходит вокруг.