Клавы и по-видимому будет и на даче у Вовы. Настроение у нас оптимистическое и у Клавы тоже. Я тоже скоро собиралась туда же ехать.

Вчера встретила в библиотеке Яшу. Он очень надеется, что встретится с автором «Написания о грамоте»300. Пластов, конечно, очень много, которые нужно переворотить, но он считает, что это реально. Все, что составляет сущность моей жизни за последнее время, – мечты, ожидания, надежды, тревогу, – я не могу уложить в слова и писать об этом. Интересно, что в этом многоголосном звучании правила как будто бы нужная мысль в работе – ибо последние два года все шло очень средне. Буду о ней говорить с моим начальником в ближайшее время, удивляюсь, что я так поздно к этому пришла. Сомневаюсь – все ли до конца продумано, но сама возражений не имею.

Вообще же устала ужасно. Лето не организовано. Капа достал мне путевку в дом отдыха в Ригу (Майори) – путевка очень дешевая 480 руб. – на весь месяц (август). Понимаю, что это слишком дешево, чтобы было хорошо; не хочу ехать в эти места, где мы с тобой были. Не знаю, что и делать.

Н. В. написала тебе несколько слов и одно стихотворение. Не знаю, можно ли послать? Подумаю. Митя снова вернулся в семью, но все это не то – это не счастье, а по существу несчастье. Она и душевно и интеллектуально совершенно на другом и достаточно низком уровне, не любит его, нет щедрости молодости и т. д. – так что он малодоступен. А структура его лабильная, взволнованная, правда очень избалован во многом, но не в отношении к нему окружающих.

Получила строчки – «Тебя не ветры наметелили…» Как я хочу не светлой печали, а светлой радости, и только ее одну и жду.

Неужели же она не выстрадана всей жизнью, каждой минутой?

Обнимаю тебя и жду каждой твоей строчки. Целую.

Н.

№ 464. А. И. Клибанов – Н. В. Ельциной

15.VI.54 г.

Родная моя детка!

Пишу на следующий после твоего рождения день. Вчера было воскресенье. Встал рано, еще до шести. Утро принадлежало одним птицам. Против меня на столбик, шагах в десяти, уселась птичка с темными крылышками и белой грудкой и вся отдалась пению. Она сопровождала его быстрыми движениями крылышек вверх и вниз. Она, по-видимому, захватывала таким способом воздух, необходимый ей для самозабвенного пения. Солнце поднялось большое и, несмотря на такую рань, стояло довольно высоко. Было светло, тепло, чисто. И вдруг – явление замечательное для наших широт, где-то далеко с гор прокуковала кукушка. Я слышал ее за все время, проведенное здесь, в первый раз. Я не стал отсчитывать по ее кукованию остающихся лет жизни, а если бы и стал, то полагал бы, принимая во внимание исключительность явления, каждое кукование за десятилетие, а не за год. Другое пришло мне на ум. Вспомнилось «Слово о полку Игореве» с его Ярославной, глядевшей в даль, уведшую ее мужа, и мечтавшей сизой кукушкой примчаться к нему. Словно слышал я плач Ярославны!..

Я хорошо, светло провел этот день. Случилось так, что под руками у меня не оказалось никакой другой книги для чтения, кроме стихов Некрасова – «Избранное», в новом издании. Ты знаешь, что мне стихи его не близки душевно, ни поэтически. Но, может быть, потому, что впечатления о Некрасове сложились еще в молодости и позднее я к ним не возвращался, то ли потому, что сердце в этот день было расположено к одному хорошему, но в твое рождение я примирился с Некрасовым, прочтя имевшийся у меня сборник. Я волновался поэзией, которую он вложил в свою «Сашу». Я прочитал эту небольшую поэму вслух. Она хорошо звучит. Но главное это любовное, теплое, удивительно бережное отношение автора к образу. Есть видимые лучи красоты – ее сияние. Тепло красоты это ее невидимые лучи. Их много в «Саше». Я как раз накануне говорил с моим знакомым о музыке, и мы пришли к тому, что понятие «драматическая музыка» весьма относительно и что музыка в пределе своем не драматична, а гармонична. И поэзия в литературе такова же. Она более всего поэзия не тогда, когда ее вдохновляет муза «Гнева и печали», но когда она любовь, когда она доброжелательна, ласкова, когда она несет мир. Некрасов не только чувствовал это (что он доказал и «Сашей» и стихами для русских детей и мн. мн. другими), но и сознавал и признавал это. К сожалению, он часто изменял своему чувству и сознанию и опять-таки признавал и это.

Я бы мог полнее, умнее, интереснее сказать о передуманном и перечувствованном за чтением стихов Некрасова, но не о нем речь.

Праздничное чувство не покидало меня весь этот день. Я и попировал в твою честь с приятелем и просто отдыхал на траве у ручейка (с гор бурно бежит вода) под безоблачным теплым небом.

Конечно, я считал по часам твое время, стараясь угадать, когда ты проснешься и как проведешь свой день.

Были ли с тобой мои поздравления? Какие именно? Ответь мне.

Я получил твое письмо от 24 мая.

Г. Л. милый человек и лучше многих других понимал меня. Жаль, что он устал душой и нервная энергия сказывается в нем сильнее душевной, а это не одно и то же. Во всяком случае, он очень порядочный, хороший и умный человек.

Родная моя, письмо твое на этот раз проникнуто действительностью, я узнаю в нем присущую тебе волю. Надеюсь, что твои усилия принесут плоды, но и очень тревожусь за тебя по разным соображениям, в том числе и потому, что боюсь за твои силы. Тебе нужен и крайне отдых, и теперь время отдыха. Не надорви своих сил и здоровья, моя Коинька. Еще скажу тебе: сколько бы и какие бы ни были у тебя хлопоты, не откладывай в сторону, как ты выразилась, «музыкальных писем». Это в нашей с тобой жизни, в наших бесчисленных душевных связях самое важное, самое главное, это то, что мы любим друг в друге, что прочно, что вечно.

Обнимаю, целую тебя, любимая деточка. В близком будущем, я в это верю, наша радость, наш праздник!

Саня.

Очень тревожусь молчанием Манюши, уже длительным. Отсылаю ей открытку и письмо.

№ 465. А. И. Клибанов – Н. В. Ельциной

29.VI.54 г.

Родная моя деточка! Я сейчас читаю «Гения» Драйзера. Не помню, читал ли я эту книгу раньше или нет, но дело не