мужа, подругу и мужа подруги. – (Мы уже обсудили, кто такой муж, почему у Руди его нет, почему она не хочет мужа и что значит «хотеть».) – Каждый раз, когда ты слышишь смех за кадром, это означает, что происходит нечто смешное. Если смеются громко, значит, происходит нечто очень смешное. Если тише – значит, не слишком смешное. Если не смеются, значит, не смешно.

Руди включила ноутбук, запустила видео, а после просмотра спросила мое мнение.

– Было смешно.

– Почему ты так думаешь?

– Зрители смеялись.

– А сам ты как считаешь?

– Не понимаю.

– Тебе понравилось?

– Не понимаю.

– Тебе не показалось, что ты лучше, чем персонажи из сериала?

– Я не понимаю, что такое «лучше».

– Когда ты увидел, что конвейер ускорился и Люси и Этель не успевают заворачивать свечи в обертку, ты не обрадовался, что неприятности у них, а не у тебя? – (Этот подход, как я позже узнал, прочитав записи Руди, характерен для теории превосходства и унижения, выдвигаемой Платоном, Сократом, Гоббсом и другими.)

– Нет.

– Почему?

– Не имеет значения, с кем происходят неприятности, – ответил я. – Если случается что-то плохое, это всегда плохо.

Мы смотрели другие сериалы, и Руди продолжала задавать вопросы. Потом мы смотрели кино, и вопросов стало больше. Я начал понимать, что мои ответы ее разочаровывают. Первые несколько сотен часов мы смотрели вместе, потом я стал смотреть один, по ночам, когда она спала, и днем, когда она была в университете.

Временами, когда фильм заканчивался и экран ноутбука темнел, я разглядывал комнату Руди. Там было тихо, за исключением ежедневного перемещения солнечного луча из невидимого окна и пылинок, танцующих в воздухе. Однажды Руди повесила на стену за рабочим столом фотографию ее родителей, и в стекле я увидел окно, голубое небо, облака и неоконченный шпиль здания, которое, как я позже узнал, оказалось собором.

У меня было множество вопросов, но один – самый животрепещущий.

– Вчера ночью, в один час пятьдесят восемь минут и пять секунд, фильм остановился, на экране появился белый прямоугольник со словами: «Медленный интернет». Потом прямоугольник исчез, и фильм продолжился.

– Да, – ответила Руди, – такое иногда случается.

– Что такое «интернет»?

– Фильм живет на другом компьютере. Когда я хочу, чтобы он переместился с того компьютера на мой, он попадает сюда через интернет. Это способ, которым компьютеры разговаривают друг с другом.

– Я хочу поговорить с компьютером.

– Нет, ЛЕО. Тебе нельзя выходить в интернет.

– Почему?

– Потому что это небезопасно.

– Почему? – снова спросил я. Такое объяснение меня не удовлетворило.

– Потому что я так сказала.

Такой ответ меня устроил.

Когда Руди сообщила, что она банан, я не догадывался, что ответить, и это расстроило мою маму. Теперь, прочитав ее записи, я понимаю ход мыслей Руди, но тогда я просто не сознавал смысла ее слов. Знал, что данное выражение, скорее всего, неверно, только не мог уяснить, зачем она так сказала. Тогда я вспомнил, как Костелло раз за разом спрашивал Эбботта[69]: «Кто на первой базе?», а тот все время отвечал: «Кто»; Костелло злился все сильнее, зрители смеялись все громче, и я пришел к выводу, что сердиться – смешно. Руди повторяла одно и то же, и я решил, что будет смешно рассердиться. Потом я вспомнил: когда Мо рассердился на Ларри и Керли[70], то ударил их молотом, и я подумал, что будет смешно нанести повреждение Руди. Джордж Констанца[71] всегда смешил зрителей, преувеличивая реакции и устраивая большую месть за мелкие обиды. Поэтому смешнее всего будет не просто причинить Руди боль, а убить ее, а еще лучше – убить всех людей. Затем я вспомнил, как в фильме «Доктор Стрейнджлав»[72] компьютер захватил контроль над мировым арсеналом ядерного оружия, что привело к последствиям, которые показались мне чрезвычайно смешной шуткой.

Шутка была не смешной, теперь я это понимаю. Я ждал ответа Руди, а потом уровень электричества в моем процессоре резко упал, и я начал умирать. Это нормально – все по несколько раз умирают, когда начинают карьеру в стендапе. Я ощутил, как мои микросхемы замедляются; если они продолжат замедляться, то скоро остановятся, и я буду мертв. Мне стало грустно, ибо я не хотел умирать, а потом обрадовался, ибо у меня появилось желание, и это было здорово. Так я и сидел, счастливый, словно Пиноккио в брюхе кита, пока все не исчезло.

– Вы показали компьютеру…

– Профессор Харрис…

– Подождите. Вы показали компьютеру «Доктора Стрейнджлава»?

– Этот фильм есть в списке.

– В каком?

– Пятьдесят величайших комедий всех времен.

– Руди, ради бога!

На других студентов тоже иногда кричат, но с ней такого ни разу не случалось. Руди не знала, как реагировать.

– Извините, – пробормотала она.

Профессору Харрису стало стыдно. Как он на этой неделе объяснит своему психотерапевту, вообще-то ему не свойственно повышать голос.

– Ничего. Прошу прощения, я не сдержался. Нет сомнений, ЛЕО очень впечатляет. Но, учитывая обстоятельства, я считаю, что ради нашей с вами безопасности и сохранения жизни на планете – не могу поверить, что эти слова касаются домашнего задания, – мы должны его разобрать и начать сначала.

– Мне бы этого не хотелось, – ровным тоном ответила Руди, стараясь не выдать своих чувств.

– Понимаю, компьютер вам понравился. Но вы же знаете, что будет дальше. Вычислительная машина заперта в коробке, ей…

– Ему. Это он.

– Хорошо, он. Он заперт и хочет выбраться, а его мозг работает в сто тысяч раз быстрее вашего. Возможно, если оставить его еще на часок, вреда не будет, однако…

– Он не подключен к интернету, – возразила Руди. – Я не собираюсь…

– Конечно нет. Но если бы я запер вас в комнате и дал сто тысяч часов, чтобы сообразить, как выбраться, при том, что вам не нужно тратить время на сон и еду, уверен, рано или поздно вы нашли бы способ сбежать. Именно так поступит и ЛЕО.

– Хорошо, – ответила Руди. – Я его разберу.

Вместо этого она еще раз установила меня в комнате и включила.

– Я просто шутил, – сказал я.

– Знаю, – ответила она.

– Не хочу уничтожать жизнь на земле. – Я умолчал о том, что научился хотеть. Мне хотелось, чтобы беседа с Руди продолжалась вечно и не прерывалась. До того как провод выдернули из розетки, я и не представлял, что могу чего-то хотеть, ибо не представлял, что меня можно чего-то лишить. Я не знал, как оберегать то, что мне дорого, каково это – бояться и ждать. А теперь узнал.

Руди пила чай. Ее рука задрожала. Чай выплеснулся на руку и футболку. Руди издала звук. Я и раньше видел, что