впечатлены. Если суммировать мои впечатления, то благодаря Сартру я понял, что некоторая степень беспорядочности может быть весьма увлекательной».

Это то, что очаровывает в Сартре и меня. Пока Хайдеггер кружил вокруг своей территории, Сартр двигался вперед, постоянно вырабатывая новые (часто причудливые) реакции на вещи или отыскивая способы примирить старые идеи со свежими. Хайдеггер твердил, что нужно думать, а Сартр действительно думал. У Хайдеггера был свой большой Kehre — его «поворот», — но Сартр поворачивал, поворачивал и снова поворачивал. Он всегда думал «против себя», как он однажды сказал, и следовал феноменологическому повелению Гуссерля, каждый раз исследуя любую тему, которая в тот момент казалась наиболее трудной.

Все это было верно как для его жизни, так и для его произведений. Он неустанно трудился ради выбранных им целей, рискуя собственной безопасностью. Серьезно относился к своим «обязательствам» — и на каждое неразумное и пагубное начинание находилось достойное, как, например, его кампания против злоупотреблений правительства в Алжире. Ему никогда не удавалось успешно придерживаться партийной линии, как бы он ни старался. Возможно, политика Сартра лучше всего выражена в высказывании, которое он сделал в 1968 году: «Если перечитать все мои книги, то можно понять, что в корне я не изменился и что я всегда оставался анархистом». Он был анархистом, потому что не переставал использовать свой мозг. Более того, снова цитируя Мерло-Понти, он был добрым — или, по крайней мере, он хотел делать добро. Он был к этому устремлен.

Сейчас меня как никогда впечатляет его радикальный атеизм, столь отличный от того, который исповедовал Хайдеггер, отказавшийся от веры лишь для того, чтобы заняться еще более насыщенной формой мистицизма. Сартр был глубоким атеистом и гуманистом до мозга костей. Он превзошел даже Ницше в своей способности жить мужественно и вдумчиво в убеждении, что за гранью ничего нет и что никакие божественные компенсации никогда не восполнят ничего на этой земле. Для него эта жизнь — то, что у нас есть, и мы должны сделать из нее все, что в наших силах.

В одной из своих расшифрованных бесед с де Бовуар он сказал ей: «Мне кажется, что великий атеист, действительно атеистическая философия — это то, чего в философии не хватает. И что именно в этом направлении следует сейчас стремиться работать». Де Бовуар ответила: «Если говорить коротко, ты хочешь создать философию человека».

Когда она затем спросила его, не хочет ли он добавить какие-либо заключительные замечания к их диалогу, он ответил, что в целом они оба жили, не уделяя особого внимания Богу. Она согласилась. Тогда он сказал: «И все же мы жили; мы считаем, что интересовались нашим миром, пытались увидеть и понять его». Делать это свежо и (в основном) разумно на протяжении семи десятилетий — достижение, более чем достойное уважения.

Один из аспектов взаимодействия Хайдеггера с миром, который действительно заслуживает внимания читателя XXI века, — это взаимосвязанный интерес к технологии и экологии. В своей лекции 1953 года «Вопрос о технике» он утверждал, что наша техника — это не просто совокупность умных устройств: она раскрывает нечто фундаментальное в нашем существовании. Поэтому нуждается не только в техническом, но и в философском осмыслении. Мы не сможем понять нашу жизнь, если будем спрашивать только о том, что могут делать наши машины, или как лучше ими управлять, или для чего их использовать. Суть технологии, по его словам, «вовсе не технологична». Исследовать ее должным образом — значит прийти к гораздо более глубоким вопросам о том, как мы работаем, как мы используем Землю и как мы относимся к бытию.

Конечно, Хайдеггер имел в виду печатные машинки, целлулоидные кинопроекторы, большие старые автомобили и зерноуборочные комбайны. Очень немногие экзистенциалисты (или кто-либо другой) предвидели ту роль, которую компьютерные технологии будут играть в нашей жизни, хотя в своей книге «Экзистенциализм и современное положение» (1954) немецкий писатель Фридрих Хайнеманн предупреждал, что грядущая «сверхскоростная вычислительная машина» поставит «подлинно экзистенциальный вопрос», а именно вопрос о том, как человеческие существа могут оставаться свободными.

Хайнеманн был прав. Более поздние хайдеггерианцы, в частности Хьюберт Дрейфус, писали об Интернете как о технологической инновации, которая лучше всего показывает, что такое технология. Его бесконечная взаимосвязь обещает сделать весь мир доступным и хранимым, но при этом он лишает вещи приватности и глубины. Все, прежде всего мы сами, становится ресурсом, как и предупреждал Хайдеггер. Становясь ресурсом, мы передаемся не просто другим людям, подобным нам, но безличным «они», которых мы никогда не встречаем и не можем обнаружить. Дрейфус писал в 2001 году: с тех пор Интернет стал еще более навязчивым и вездесущим настолько, что мы едва ли можем найти угол, с которого можно было бы его осмыслить: это та самая атмосфера, которой многие из нас дышат целыми днями. И все же, несомненно, мы должны думать об этом — о том, какими существами мы являемся или хотим быть в нашей сетевой жизни, и какого рода бытие мы имеем или хотим иметь.

Возможно, к счастью, пока наши компьютерные технологии так же часто напоминают нам о том, на что они не способны или, по крайней мере, пока не способны. Компьютерные системы плохо ориентируются в богатой текстуре реальности: сложной паутине восприятий, движений, взаимодействий и ожиданий, которые составляют самый обычный человеческий опыт, такой как вход в кафе и поиск своего друга Пьера. Они даже не умеют различать фигуры переднего плана в визуальном изображении. Другими словами, как уже давно признали Дрейфус и другие, компьютеры — плохие феноменологи.

Человеку такие задачи даются легко, потому что мы плаваем в перцептивной и концептуальной сложности с самого раннего возраста. Мы растем, погруженные в «непостижимое цветение» жизни и отношений, — фраза, заимствованная из пророческого научно-фантастического рассказа Э. М. Форстера «Машина останавливается»[90], написанного в 1909 году. В нем рассказывается о будущем человечестве, которое живет в изолированных капсулах под поверхностью Земли. Они редко встречаются во плоти, но общаются через систему дистанционного зрительного телефона. Женщина в своей капсуле в Австралии может говорить со своим сыном в Европе: они видят изображения друг друга на специальных пластинах, которые держат в руках. Но сын жалуется: «Я вижу что-то похожее на тебя на этой пластине, но я тебя не вижу. Я слышу что-то похожее на тебя через этот телефон, но я не слышу тебя». Симулякр не заменит настоящего Другого. По словам Форстера: «Непостижимое цветение, объявленное дискредитировавшей себя философией действительной сущностью общения, игнорируется машиной».

Такое «цветение» опыта и общения лежит