Хайдеггер, похоже, был для нее загадкой, как и для многих других. Несомненно, она была заинтригована им как личностью; многие ее романы вращаются вокруг харизматичных, иногда опасных гуру. Что еще важнее, его философия удерживала ее внимание еще долго после того, как она отвернулась от Сартра. Ее особенно привлекал хайдеггерианский образ разума как просвета в лесу, который она находила прекрасным (как и я).

В «Дилемме Джексона» ее герой Бенет также пишет книгу о Хайдеггере и, как и сама Мердок, испытывает трудности с проектом. Он задается вопросом, не возникают ли трудности из-за того, что он не может решить, что он действительно думает о Хайдеггере. Некоторые аспекты привлекают его, а другие отталкивают: нацизм, заимствование Гёльдерлина, неустанная «поэтизация философии, отбрасывание истины, добра, свободы, любви, личности, всего того, что философ должен объяснять и защищать». Он задается вопросом, не «очарован ли он неким опасным аспектом Хайдеггера, который на самом деле был так глубоко зарыт в его собственной, Бенета, душе, что он не мог тщательно изучить или даже вычленить его». О чем же он думает, когда думает о Хайдеггере? Позже, снова перечитывая свои записи о Хайдеггере, Бенет говорит: «Я маленький, я не понимаю».

Будучи поклонницей Мердок, я раньше избегала «Дилемму Джексона», ожидая, что это будет грустное чтение из-за признаков болезни. Теперь же, перейдя к ней, я поразилась тем, что нашла такое удивительно узнаваемое описание того, что сама чувствовала по отношению к Хайдеггеру. Действительно, вся книга показалась мне трогательной и заставляющей задуматься. В этом последнем романе Мердок дает нам представление о том, каково это — быть разумом (или Dasein), который теряет целостность и связь, но сохраняет способность выразить свой опыт словами и яростное желание сделать это — в пределах человеческих возможностей. Это феноменологическое желание разделяют Сартр, Бовуар, Мерло-Понти и все, кто представлен в этой книге, включая даже самого Хайдеггера.

В последней сцене «Дилеммы Джексона» заглавный герой, слуга Бенета Джексон, сидит на травянистом берегу у моста через реку и наблюдает за пауком, который строит паутину между травинками. Словно слившись с Бенетом, он тоже охвачен чувством, что все ускользает. Иногда, говорит Бенет, он чувствует изменение, потерю дыхания и памяти. Неужели он просто не понимает, что происходит? Может быть, это сон? «В конце того, что необходимо, я пришел туда, где нет дороги».

Он встает, но в этот момент что-то чувствует: это паук, ползущий по его руке. Он помогает пауку вернуться в свою паутину, спускается к мосту и переходит через реку.

14. Непостижимое цветение

В которой мы постигаем цветение

Знаменитые экзистенциалисты и феноменологи давно ушли из жизни, и выросло уже несколько поколений с тех пор, как юная Айрис Мердок открыла для себя Сартра в 1945 году и воскликнула: «Восторг — я не помню ничего подобного!» Стало труднее возродить тот первоначальный восторг. Мы все еще можем найти ностальгическую романтику в черно-белых изображениях Сартра, попыхивающего трубкой за столиком кафе, де Бовуар в тюрбане и задумчивого Камю с поднятым воротником. Но они уже никогда не будут выглядеть такими же суровыми и опасными, как раньше.

С другой стороны, экзистенциалистские идеи и взгляды настолько глубоко внедрились в современную культуру, что мы почти не думаем о них как об экзистенциализме. Люди (по крайней мере, в относительно благополучных странах, где не вмешиваются более насущные потребности) говорят о тревоге, нечестности и страхе перед обязательствами. Они беспокоятся о недобросовестности, даже если не используют этот термин. Люди чувствуют себя подавленными избытком потребительского выбора и при этом ощущают нехватку контроля над ситуацией. Смутная тоска по «настоящему» образу жизни заставляет некоторых людей, например, проводить выходные на выездных мероприятиях, где у них отбирают смартфоны, как детские игрушки, чтобы они могли провести два дня, гуляя по сельской местности и воссоединяясь друг с другом и со своим забытым «я».

Неназванный объект желания в этом случае — подлинность. Эта тема, как и в 1950-е годы, сопровождает современные развлечения. Экзистенциальная тревога как никогда тесно переплетается с технологической тревогой в таких фильмах, как «Бегущий по лезвию» Ридли Скотта, «Матрица» Вачовских, «Шоу Трумана» Питера Уира, «Вечное сияние чистого разума» Мишеля Гондри и «Из Машины» Алекса Гарленда. Экзистенциалистские герои более традиционного типа, борющиеся со смыслом и решениями, представлены в «Красоте по-американски» Сэма Мендеса, «Серьезном человеке» братьев Коэнов, «Локк» Стивена Найта и в любом количестве фильмов Вуди Аллена, включая «Иррациональный человек», название которого взято из книги Уильяма Барретта. В фильме Дэвида О. Рассела «Взломщики сердец» 2004 года соперничающие экзистенциальные детективы борются за разницу между мрачным и позитивным видениями жизни. В другой части леса мы найдем экстатические хайдеггерианские фильмы Терренса Малика, который изучал Хайдеггера в аспирантуре и перевел некоторые из его работ, прежде чем заняться кинематографом. Все эти фильмы, несмотря на разницу между ними, вращаются вокруг вопросов человеческой идентичности, цели и свободы.

Из всех этих тем свобода может оказаться великой загадкой начала XXI века. В предыдущем столетии я росла, наивно полагая, что на протяжении всей своей жизни буду наблюдать постоянное, неуклонное усиление этой загадочной темы как в личном выборе, так и в политике. В некотором смысле это сбылось. С другой стороны, никем не предвиденные, основные идеи о свободе подверглись радикальному нападению и оспариванию, и теперь мы не можем прийти к согласию относительно того, что она собой представляет, для чего она нам нужна, сколько ее можно позволить, насколько ее следует интерпретировать как право на оскорбление или проступок, и сколько ее мы готовы отдать безликим корпорациям в обмен на комфорт и удобство. Что мы больше не можем себе позволить — так это принимать ее как должное.

Многие из наших неопределенностей в отношении свободы равносильны неопределенностям в отношении самого нашего бытия. Научные книги и журналы бомбардируют нас новостями о том, что мы вышли из-под контроля: что мы представляем собой массу иррациональных, но статистически предсказуемых реакций, которые завуалированы лишь иллюзией сознательного, управляющего разума. Они говорят нам, что мы решаем сесть, потянуться ли за стаканом воды, проголосовать или выбрать, кого спасти в «проблеме вагонетки», и на самом деле мы не выбираем, а реагируем на тенденции и ассоциации, которые не подвластны ни разуму, ни воле.

Читая такие материалы, создается впечатление, что мы получаем удовольствие от этого представления о себе как о неконтролируемых механических куклах собственной биологии и окружающей среды. Мы утверждаем, что находим это тревожным, но на самом деле, возможно, мы получаем от