«Мой».

Его рука оставалась на моем бедре, отталкивая и притягивая в такт движениям. Потом его ладонь скользнула под меня к пояснице. Он наклонил меня, чтобы войти глубже, создавая сладкое давление внутри. Я закричала, когда он коснулся того места внутри меня, где зарождалась боль удовольствия. Я обхватила его ногами, прижимая к себе. Удерживая его там.

– Так хорошо, – прошептала я, прижимая его к себе, запустив руки в его влажные волосы на затылке. – Боже, я и не знала…

– Как и я.

– Тебе хорошо?

– Идеально, малышка. Ты идеальна и чертовски красива.

Теперь он двигался быстрее, и наши тела скользили и сталкивались, он толчками входил в меня. Я принимала его всего, все изданные им звуки. Каждый вздох, стон и крик, проклятье, вырывающиеся из его рта вместе с моим именем. Я принимала их все.

– Да, – говорила я. Снова и снова. – Да. – Тело и разум неистовствовали с этим «да».

– Так хорошо, – прорычал Айзек, – Так чертовски хорошо с тобой…

– Да, – выдохнула я.

Вот так все и должно быть…

Я бы могла закрыть глаза. Я не боялась темноты. Или давящего веса Айзека на мне. Или его губ, целующих меня как со страстью, так и с почтением. Наслаждаясь ощущением его надо мной, со мной, во мне, я держала глаза открытыми. Не хотела пропустить ни одного нюанса в выражении его лица. Мне нужно было запечатлеть каждую секунду этого момента в сердце и в теле. Словно чернила, ввести его под кожу. Запечатлеть это мгновение на моей душе, чтобы никогда не забывать, каково это, когда тебя ценят, желают и любят.

Теперь его бедра двигались быстрее, прижимаясь к моим. Приятные толчки доводили меня до нового крещендо, даже более высокого, чем он сыграл своими губами. Я попыталась держаться за него. Его кожа была скользкой от пота. Я впивалась в нее ногтями. Его бедра бились о мои, между нами было столько жара и влаги, было так хорошо, а потом глубокая боль усиливающегося наслаждения за одну агонизирующую секунду достигла пика и взорвалась.

Я вскрикнула, крепко сжав его талию ногами, обхватив плечи руками, и по мне пронеслась волна удовольствия. Я цеплялась за него, пока он двигался во мне, доводя меня до края блаженства. Его толчки стали хаотичными, когда наши тела содрогнулись, и напряжение покинуло нас с цунами экстаза, оставив нас словно без костей, лишившимися дыхания, потными и обмякшими.

Айзек скатился на меня. Я ощущала его горячее дыхание на шее. Он постарался поднять меня с кровати, но я удержала его. Ощущая его вес всем телом. Он не давил на меня, а окутывал меня, словно одеяло. Защищал меня.

– Я люблю тебя, Айзек, – прошептала я, тяжело дыша. – Я люблю тебя и всегда буду любить.

Он поднял голову, и я взяла его лицо в ладони. Увидела свое отражение в этом серо-зеленом шторме, который медленно затих и стал спокойным морем, которого я ранее не видела. Он выдохнул мое имя, словно вопрос. Надежду, о которой я говорила серьезно, и он мог всегда оставаться спокойным.

Я улыбнулась.

– Никогда не сомневайся, что я люблю тебя.

– Никогда не сомневайся, что я люблю тебя. – Он нежно поцеловал меня и убрал влажные пряди с моего лица. – Но клянусь, что никогда не перестану тебе говорить об этом.

Три года спустя

Я сидел в углу костюмерной палатки и снова и снова крутил маленькую бархатную коробочку в руках. Это не самое надежное место, чтобы посмотреть на свое тайное сокровище – труппа «Как вам это понравится» заходила и выходила из палатки во время пауз, чтобы попить воды или переодеться. Я повернулся спиной к шуму и открыл коробочку.

Старый бриллиант европейской огранки сидел в гнезде среди маленьких бриллиантов и кружевной филиграни. Продавец антиквариата назвал такой стиль «тонкой работой»: бриллиант окружали витиеватые узоры с прорезями.

– Такой стиль был популярен во времена Эдуарда, – сказал он. – Думаю, его сделали в 1910.

Кольцо было простым и изысканным. Идеальным для маленькой руки Уиллоу. Но бриллиант был в целый карат, и солнечные лучи, струящиеся через щель палатки, отражались от камня, отбрасывая маленькие идеальные радуги на стены.

«Он идеально ей подходит».

Я так надеялся. Боже, нервы собрались тугим комком в животе. Он затянулся еще сильнее, когда я услышал смех Уиллоу, стоящей перед палаткой. Я захлопнул коробочку и засунул ее в светло-коричневый пиджак костюма.

Мы давали представление «Как вам это понравится» в амфитеатре, и Мартин хотел создать атмосферу пикника, чтобы отразить легкость комедии. Актерский состав носил пасторальную одежду XIX века: красивые штаны, жакеты и рубашки с высоким воротником для мужчин. Женщины же играли в платьях викторианского стиля, все, кроме Уиллоу. В роли Розалинды она проводила большую часть пьесы, переодевшись в мужчину по имени Ганимед, и советовала моему Орландо, как завоевать сердце Розалинды.

Я уже завоевал сердце Уиллоу, и последние три года мое счастье было подобно чертовой мечте.

Я потратил почти все мои 7 миллионов на Общественный театр Хармони и его реставрацию. Городской совет быстро одобрил это решение, потому что моим единственным условием было оставить Мартина художественным руководителем и менеджером. Его слово было последним в любом решении, пока он не уйдет в отставку или не захочет заняться чем-то другим.

Я думал, что Wexx отомстят, но они отступили. Или скорее ушли, не сдавшись, вложив ресурсы в кампанию по защите Ксавьера, собирая армию адвокатов. Из-за недостатка улик обвинение Уиллоу не было опасным, и адвокат Ксавьера использовал стратегию, которую, кстати, называл «защита от шлюхи».

Он не знал, что один храбрый шаг Уиллоу станет началом цепной реакции. Ее слова разрушили стену молчания, пусть и оставив ее в синяках и крови. Но она также создала дыру, через которую прошли другие женщины, готовые рассказать свою историю.

Еще четыре женщины выдвинули обвинения против Ксавьера Уилкинсона. Одна из них смогла предоставить ДНК-свидетельства.

Ксавьера приговорили к семи годам тюрьмы. Словно последняя туча исчезла с горизонта. Уиллоу вернулась в Хармони живой. На оставшиеся после моего последнего фильма деньги мы купили ей дом в «Коттеджах». Мы починили его, переделали и поставили кондиционер.

В то время как его ремонтировали, я шесть недель играл Тома в «Стеклянном зверинце» на Бродвее. В театре неподалеку Уиллоу играла Хани в «Кто боится Вирджинии Вульф» и получила громкое признание. Но мы всегда возвращались в Хармони. Возвращались домой к жизни, которая нам была важнее всего в Нью-Йорке.

Мне всегда казалось, что жизнь в уголке мира будет удушающей. А вместо этого, благодаря Уиллоу, я открыл для себя Хармони моего детства. Город, каким он был до смерти мамы. Он снова стал моим домом, с Марти и Брэндой в роли родителей, с Бенни в роли младшего брата.