class="v">…И всю ночь напролёт жду гостей дорогих,

Шевеля кандалами цепочек дверных.

О. Мандельштам. Ленинград. 1930

К 1927 году окружение Маяковского в большинстве своём состоит из штатных и внештатных сотрудников ОГПУ

Его ближайший соратник и литературный агент Осип Брик сам некоторое время работал в МЧК. Если судить по удостоверению № 25541, выданному Политотделом Московского ГПУ, то служил Осип Меерович в должности юрисконсульта спекулятивного отдела, затем в качестве оперуполномоченного 7-го отделения секретного отдела ОГПУ (литература, печать, театры, съезды, высшие и средние учебные заведения). В январе 1924 года приказом по управлению он был уволен с должности за «систематическое дезертирство» — в личном деле «литературоведа в штатском» сохранилось немало «врачебных освобождений от работы, то есть от участия в чекистских операциях, что в конце концов и послужило основанием для столь жесткой формулировки». [1.47]

Секретной сотрудницей Чрезвычайной Комиссии была и Лили Брик, имевшая служебное удостоверение № 15073, которое постоянно носила с собой. Позднее, когда Осип Брик будет рассказывать о том, как трудился в юридическом отделе ВЧК ради пайка, в эту веганскую версию поверят далеко не все. Коллеги приписывали Сергею Есенину авторство злого двустишия:

Вы думаете, здесь живёт Брик, исследователь языка?

Здесь живёт шпик и следователь Чека.

По слухам, «крестьянский поэт» написал эпиграмму на двери квартиры «исследователя языка» анилиновым карандашом, по примеру других известных гостей, которые оставляли на ней свои автографы. Брикам язвительные строчки понравились, и Осип сам обвёл написанное краской.

В тон Сергею Есенину Борис Пастернак называл «нехорошую» квартиру «отделением московской милиции».

В архивах ФСБ по сей день хранятся тысячи «анкет предварительной обработки» представителей творческой интеллигенции, намеченных для вербовки, в которых, помимо обычных вопросов (социальное происхождение, служба в частях Белой армии), были и специальные, касающиеся личных качеств, политических убеждений и их эволюции, среды, в которой человек вращался, степени его авторитетности в таком формальном или неформальном сообществе и т. д. Указывалось и то лицо, которое должно было освещаться кандидатом на вербовку (документ заполнялся в ОГПУ на основании данных, полученных оперативным путём). О случаях принципиальных отказов от такого взаимовыгодного сотрудничества каких-то сведений не сохранилось — то ли они были уничтожены вместе с принципиальными «отказниками», то ли таковых не было вовсе. Во всяком случае, один замечательный пенсионер, с которым мне довелось общаться, в своё время руководивший отделом в центральном аппарате КГБ УССР и отвечавший за такой хлопотный участок, как работа с украинской творческой интеллигенцией, о подобных недоразумениях не вспомнил.

Собственно, в 20-х годах прошлого века сотрудники карающих органов революции были для большинства советских граждан настоящими, бескомпромиссными героями борьбы с врагами молодой Советской республики. Наличие такой популярности в общественном сознании подтверждалось и тем фактом, что чекисты были обязательными персонажами многих литературных и драматических произведений — без них фабула как-то не складывалась.

При этом как-то незаметно вместе с образами бойцов невидимого фронта в современные пьесы органично вошли темы арестов, ссылок в лагерь, обысков, допросов, доносов и пр. Очевидным веянием времени стала насыщенность литературного материала разнообразными «следами» деятельности агентов ОГПУ вместе с нетленным образом «врага народа» вроде выродившегося интеллигента в пенсне и с «козлиной» бородкой.

В 1930 году Л. Авербах в докладе об актуальных задачах писателей называл ОГПУ «лучшим литературным критиком». [1.2]

Пока ещё не «поражённые в правах» драматические писатели элегантно вывели на театральную сцену десятки героических личностей с «чистыми руками и холодным сердцем».

Так, в первой редакции пьесы М. А. Булгакова «Зойкина квартира» трое сотрудников ГПУ — Пеструхин, «Ванечка» и «Толстяк» — под видом «комиссии из Наркомпроса» обнаруживают бордель «Париж на Арбате», скрывавшийся под безобидной вывеской «образцовой пошивочной мастерской» Зои Пельц.

Дальше в пьесе было про ту самую бородку — хрестоматийный признак очевидного вырождения либерального интеллигента:

«Ванечка. Да что Ванечка! Я сорок лет Ванечка! <…> Натереть ему морду этой бородой. Борода должна внушать доверие. Я ему говорю: давай наркомпросовскую бородку — лопаткой, под Главполитпросвет, а он мне суёт экономическую жизнь, спецовскую. (…)

Пеструхин. Сошло — и ладно.

Ванечка. (…) Хорошо, попали на горничную, а придет опытный глаз, скажет: нет, это не Луначарская эспаньолка». [1.31]

В ту же редакцию пьесы была включена «сцена в аппаратной», где ответственные секретные сотрудники просматривали «в волшебном фонаре» фотографии и досье подозреваемых.

В комедии Татьяны Майской «Россия № 2» герой, пылко влюблённый в девушку, стыдясь своей собственной неопытности, попытался следить за ней. Родной брат даёт ему дельный совет: «Возьми несколько уроков в ЧК — работа будет тоньше».

Такая «тонкая» работа следствия, конечно же, требовала не только специальных навыков, но и безусловного артистизма исполнителей.

В финале пьесы Льва Никулина, написанной им по собственной повести «Высшая мера», следователь ГПУ Колобов сообщает арестованному за шпионаж белогвардейцу Печерскому, что от него отказалась жена, которая перед этим написала на него донос, чем и обезоруживает врага.

По воле драматургов компетентные органы и их представители присутствовали в театральных постановках в самых различных ипостасях: от простых упоминаний

о чекистах, остающихся вне сценического воплощения, отдельных реплик типа «ГПУ откроет» или характерного стука в дверь (понятного любому зрителю), предвещающего арест, до центральных героев, организующих произведение в целом, как, например, в фильме А. Иванова «Луна слева», снятого по одноимённой пьесе В. Н. Билль-Белоцерковского, или в поэме А. Безыменского «Феликс»:

ВЧК! ВЧК! ВЧК!

Нашей воли глаза и рука.

ВЧК! ВЧК! ВЧК!

Рука

Большевика.

Ф. Э. Дзержинский, Я. Х. Петерс. 1918–1919. Москва.

РГАФД. Ед. хр. 4–17860

Товарищу Якову Петерсу — заместителю председателя ВЧК — посвятил стихотворение «В. Ч. К.» редактор владикавказской газеты «Коммунист» Георгий Астахов:

В тиши ночной среди Лубянки

Через туман издалека

Кровавым светом блещут склянки,

Алеют буквы: В. Ч. К.

В них сила сдавленного гнева,

В них мощь озлобленной души,

В них жуть сурового напева:

«К борьбе все средства хороши!»

Чарует взор немая сила,

Что льют три алых огонька,

Что массы в битву вдохновила,

Уем власть Советская крепка.

К чему сомненья и тревога,

К чему унынье и тоска,

Когда горит спокойно, строго

Кровавый вензель: В. Ч. К.

(Астахов Г. А. Алая нефть. М., 1918)

Пока ещё можно было пошутить по поводу вездесущего присутствия чекистов: «Коко. Чудеснейшая вещь коммунизм. <…> если бы не Че-ка.

Восточный человек. Только Че-Ка? А не хотите ли: Ве-Че-Ка, M-Че-Ка, Губ-че-ка, У-То-Че-Ка.

Коко. Целая великая