голосе искреннее непонимание, а в глазах пляшут глумливые искорки. Нет уж, не будет Дирвен перед ним унижаться. Не дождется.

– Я имел в виду, может, позовешь сюда кого-нибудь, чтоб я убедился, – изнывая от мучительного желания, произнес он сбивчиво, лишь бы этот гад не подумал чего на свой счет. – Ну, какую-нибудь эту… Можно Харменгеру…

– О-о… – выражение лица Этой Сволочи стало мечтательно-восторженным. – Значит, ты тоже? Одного поцелуя Харменгеры достаточно, чтобы испытать бесподобный оргазм, такого неземного наслаждения ты ни с кем больше не получишь. И я как раз собирался навестить ее на обратном пути…

Перекинувшись в демонический облик, он взмыл над кронами деревьев и исчез в раскрывшейся на миг прорехе.

Дирвен несколько секунд стоял, как истукан. Уши горели, естество горело, на глазах закипали злые слезы. Потом с тоскливым надрывом выругался, растоптал в крошево битые стекла и пнул дощатую дверь, которая после удара повисла на одной петле.

– У бартожцев есть присказка: вижу петлю – сую голову. От Хурмдье слышала, из его любимых. И знаешь, Тунанк Выри, я бы ничуть не удивилась, если бы что-нибудь в этом духе отмочил рыжий. Или кто другой. Но только не он! И ладно бы, если б на конце удочки болталась достойная приманка. А то ведь эта недотепа Флаченда… Понадобились ей стручки акаций, которые растут в оазисе возле Ирбийских скал, и мол-де нужно, чтобы сам Тейзург с ней туда отправился, потому что насчет магии этих акаций ей не все понятно. И он согласился! – Венша фыркнула. – Это после того, как я сказала ему о своих предчувствиях и предложила спровадить эту дуреху, пока не поздно.

– Все-таки у меня впечатление, что он не принимает ее всерьез, – в раздумье произнесла мучаха.

Устроившись в изнаночной комнате среди вороха разноцветных шелковых подушек, они пили чай с халвой и сушеными жуками. Жалко, что люди не делают халву с жуками, но вприкуску тоже объеденье. На белых стенах проступали барельефами где лепной цветок, где кусок орнамента, а больше всего Венше нравился сияющий, словно звезда, переливчатый многогранник в центре потолка – то ли пробка хрустального графина, то ли украшение с люстры. Никогда не угадаешь заранее, что и как из людских вещей отразится на изнанке.

– Пусть он хочет над ней посмеяться, но почему игнорирует мое предупреждение? – амуши стукнула себя кулаком по острой коленке. – Или даже все еще непонятней… Вчера он отдал кое-какие распоряжения Городскому совету и магам, которые у него на службе – мол, на тот случай, если что-нибудь случится. Значит, он понимает, что я неспроста предупредила. Но почему тогда?!

– Я тоже ума не приложу. Он совсем не похож на… моего прежнего, и я еще не научилась улавливать, как он поступит.

– Ты ничего нового не разведала? Любой пустяк важен.

– Пока нет, – виновато отозвалась после паузы Тунанк Выри. – Те двое, с которыми знается Флаченда, такие же недотепы, как она сама – потому и сошлись. Когда я за ними следила, ничего подозрительного не заметила. В том оазисе Флаченда побывала вместе с ними. Брали напрокат верблюдов, ковры, зонтики. Уехали рано утром, вернулись вечером. Флаченда до сих пор ноет, что у нее на пикнике нос облупился, и будто бы теперь все об этом говорят у нее за спиной и считают ее некрасивой.

– Да она всему дворцу уши прожужжала, от принцессы Касинат до последней поломойки, – Венша снова фыркнула. – Я еще выясню, чего она хочет, иначе я буду не я. Если они потащатся в оазис, я за ними прослежу. А ты в городе за ней приглядывай. И все равно выйдет по-моему, я добьюсь, чтоб ее выгнали взашей, вот увидишь.

Нинодия решила, что Ляраны с нее хватит.

Все чаще ее мысли витали вокруг многолюдных алендийских бульваров и уютных ресторанчиков, магазинов с затейливо убранными витринами, театров и винных лавок. Настоящая жизнь кипит там, в ларвезийской столице, а здесь – всего лишь яркое наваждение, то знойное до заливающего глаза пота, то подернутое серебристой звездной прохладой, в зависимости от времени суток. Ее место в Аленде, куда она явилась из провинции бойкой соплячкой, готовой урвать от жизни все, до чего подфартит дотянуться.

К своей Таль Нинодия по-прежнему испытывала слезную любовь, смешанную с ревностью – вон сколько вокруг чужих людей, которые хотят присвоить ее ненаглядную крошечку! – но в то же время начала ощущать, что эти чувства для нее словно платье, на котором потихоньку распускают тугую шнуровку. Очень хотелось заполучить это платье, а потом оказалось, что не такое уж оно и удобное…

Новой Таль не грозит умереть от простуды в деревне у родственников, которым она даром не нужна. Она будущая волшебница, да теперь еще и наследная принцесса, сам Тейзург о ней заботится. Бездетная сучка Касинат, официально ее удочерившая, рада-радешенька своему счастью.

После бутылки «Счастливого вечерка», выменянной у торговца на золоченую ложку с эмалевым узором, Нинодия убедила себя в том, что это она сама этак по-хитрому подкинула свою доченьку в богатый дом, чтобы та росла в довольстве и роскоши. Благодарение воровскому богу Ланки, интрига удалась, она хорошая мать, кто бы чего ни думал.

А ей пора в Аленду. Там у нее государственная пенсия и собственный домик – с голоду не помрем, без крыши над головой не останемся. И овдейским проглотам больше незачем за ней охотиться. Эх, задаст она жару в столице, вовсю оторвется! С бартогскими протезами можно и ходить, и даже танцевать почти как раньше, никому и в голову не придет, что у нее ступни искалечены. Какого ни на есть кавалера она подцепит, умеючи недолго, хорошо бы небедного… Лишь бы Тейзург ее отпустил: Нинодия понимала, что без его согласия ей отсюда не уехать. Ну, да она уже придумала, с какой стороны подкатить и кого позвать в союзники. И не станет же князь Ляраны перед ее отбытием столовое серебро пересчитывать… Об этом отдельно помолилась, чтобы Ланки-милостивец уберег от такой напасти.

Ринальва примчалась с утра пораньше – кому-то во дворце стало худо. Нинодия второй день высматривала ее из окна, а как увидела, сердце тревожно екнуло: неужто Талинса заболела? Но оказалось, неприятность случилась с молодым художником из Руфагры, занимавшимся росписью потолков.

– А-ва-ва-ва-уааа!.. – провыл он горестно, эхо гулко отдалось под сводами Белого зала.

Лекарка остановилась напротив и через мгновение изумленно спросила:

– Мананагу жевал? Или