Имельда снова повернулась ко мне, сдвинула мой плащ в сторону, чтобы взглянуть на маскировку, созданную ею на моей коже. Я чувствовала, что накрыта слоем магии, и меня охватило беспокойство, что фейри тоже могут это почувствовать.

– Следи, чтобы метка была как следует прикрыта волосами и плащом. Но особо не усердствуй, чтобы меченые не догадались, что ты что-то скрываешь, – сказала она, повернувшись и мельком взглянув на Фэллон, которая кивнула в ответ, соглашаясь с любыми молчаливыми чувствами, возникавшими между ними двумя.

– Они так тебя ненавидят, что специально могут сказать ему, кто ты такая, – сказала Фэллон, как будто мне нужно было напоминать об этом.

Меня чуть не утопили в горячем источнике, и это было достаточным доказательством того, какой судьбы они мне желали.

– Просто держись на расстоянии от всех. Оставайся рядом со мной и Фэллон и никоим образом не ищи внимания Калдриса. Они с Холтом сами решат, как нам двигаться дальше, – сказала Имельда, наконец развязав тесемки на пологе и отдернув его.

Ранний утренний свет уже позолотил стены маленького укрытия, которое нам предоставили сидхе, патрулирующие лагерь. Мы с Фэллон тоже поспешили встать и выйти, чтобы следовать за Имельдой.

Меченые торопливо выстраивались в шеренгу у пепелища костра. А какой-то странный мужчина ходил по лагерю и похлопывал руками по ткани палаток. Проспавшие спешили покинуть свои импровизированные жилища, суетливо направляясь к костру, пока Имельда двигалась вперед медленным, неторопливым шагом.

Она была ведьмой, которую никто не стал бы торопить. Она была ведьмой, которая пользовалась заслуженным уважением, даже просто беззаботно прогуливаясь среди хаоса и останавливаясь на самом его краю, за которым начиналась суета. Фэллон встала с той стороны, которая была ближе к группе меченых, чтобы я оказалась как можно дальше от них.

Сцепив перед собой руки, я пыталась подавить нервную дрожь и не сводила глаз с пепла, оставшегося от нашего костра. Зачерпнув безразличия у Имельды, я погрузилась в пустоту внутри себя.

Лицо у меня превратилось в искусно вылепленную маску, которую я слишком часто примеряла в стенах библиотеки Байрона, почувствовав, как покидают меня все эмоции, оставляя лишь оболочку, бездушную сущность, обретавшуюся внутри пузыря. Те части меня, которые делали человеком, которым я когда-то была, оказались далеко-далеко, поскольку не имели никакого отношения к моему выживанию, а значение в этот момент имело лишь оно.

Тем не менее золотая нить, что связывала меня с Калдрисом, ярко засияла где-то на периферии моего сознания, когда он вышел из своей палатки. За ночь его доспехи и кожа были начищены и отполированы, фигура поражала воображение, а голову венчала корона, которую он очень редко надевал. По пятам за ним следовали волки, как будто они подчинялись его командам, как и мертвые, которых он оживлял.

Глядя на него сейчас, я сразу вспомнила, что видел остальной мир, когда смотрел на него. Большую часть времени я проводила с другой стороны этого существа – с любящим меня Кэлумом, а не с этой ужасающей фигурой, которую видели другие – жестоким богом Мертвых, самцом фейри, который сумел поставить на колени целый город. Он шел, и снег хрустел под его тяжелыми шагами. Тишина, к которой я привыкла, исчезла, уступив место представлению, которое он устроил для Октавиана.

Было видно, как сильно с появлением Октавиана изменился дух нашего путешествия в Альвхейм. Исчезла легкая атмосфера товарищества, и неторопливый темп, которого мы придерживались, следуя через королевство, сменился спешкой.

Калдрис остановился перед нами, и его внимание было приковано непосредственно к Имельде. Она выдержала его взгляд, стоя рядом с Фэллон и мной, как и следовало опекуну.

– Надеюсь, вы трое хорошо выспались, – сказал он, и это было утверждением, а не вопросом.

Я взглянула ему в лицо, но он не обратил на меня ни малейшего внимания. От обиды сердце у меня в груди забилось в бешеном темпе. Он не взглянул в мою сторону, не уделил мне ни грамма внимания – такого я никогда не испытывала.

Я так привыкла быть центром его вселенной, что все, что было меньше, разбивало мне сердце.

– Да, ваше высочество, – ответила Имельда, почтительно склонив голову.

Я быстро отвела взгляд, уставившись в землю у своих ног, следуя их примеру. Я не знала, как играть в эти политические игры.

Меня опять отымели. В который раз.

– Хорошо, – просто сказал Калдрис, двигаясь вдоль шеренги.

Он остановился перед мужчиной с меткой фейри, когда мужчина-сидхе наконец успокоился и перестал хлопать руками по палаткам. Он подошел к Калдрису и положил тяжелую руку ему на плечо. Движение было таким знакомым, так похожим на дружеское, каким оно на самом деле не было, что я скривилась. Зная, что Октавиан ненавидел Калдриса из-за благосклонности королевы, которой они служили, я понимала, что означало это движение. Вопиющее неуважение, призванное действовать Калдрису на нервы. Но моя половина лишь бесстрастно смотрела на Октавиана, не выказывая ни намека на эмоции, и потому у мужчины-сидхе не осталось иного выбора, кроме как отказаться от своих бесполезных попыток его рассердить.

Волосы Октавиана ниспадали ниже плеч и имели почти человеческий каштановый оттенок, который был повсеместно распространен в Нотреке, если бы не яркие медные пряди, сверкавшие на утреннем солнце. Черты лица были утонченными, щеки казались впалыми на фоне четких угловатых линий. Его натура была всеохватывающей, но казалась призрачной, ему не хватало грубой красоты Калдриса. По шее вилась красная метка.

Одежда на нем была полностью черной, сильно контрастируя с кожей цвета сепии. Имельда слегка подтолкнула меня локтем в бок, заставив оторваться от разглядывания нового персонажа. Смотреть, как он шел вдоль шеренги, сцепив за спиной руки, было больно. Поза у него была непринужденной, как будто его нимало не заботил тот страх, который он вызывал у других.

Если бы меченые не доказали своим поведением, что не заслуживают моего сострадания, я бы, наверное, даже пожалела их. Они не подозревали о змéе, который проскользнул в их компанию, захватив то, что они назвали бы Тартаром, и превратив его в преисподнюю мучений.

Он продолжал самодовольно вышагивать, пока не увидел Имельду, и его легкое чванство исчезло.

– Ну здравствуй, маленькая ведьма, – сказал он, и мне понадобились все мои силы, чтобы остаться на месте.

Когда Холт называл Имельду ведьмой, это звучало шутливо, немного игриво, напоминая прелюдию перед сексом. Но то, как произнес это Октавиан, сочилось оскорблением, и неуважение буквально ядом капало с его языка.

Имельда стояла рядом со мной, не двигаясь, но я почувствовала момент, когда она подняла свой взгляд, чтобы встретиться с ним лицом к лицу.

– Привет, сосунок, – ответила она ледяным и безразличным тоном одновременно. – Какой позор, что за прошедшие века от тебя так и