Контроль, контроль, и еще раз контроль…

Вот что значит — позабыть, чему жизнь научила…

На улице посвежело.

И снег пошел.

Белые хлопья плясали в сиреневых сумерках, то и дело складываясь в удивительные узоры. Порой в них мерещилась фигура зверя, чаще — силуэт женщины, но стоило присмотреться, как картинка рассыпалась.

Оно и к лучшему.

Я услышала мягкие шаги за спиной.

Но пес был спокоен, а я… я почуяла мокрый запах шерсти. Шкуры. Крупного зверя? Пожалуй… и, остановившись на перекрестке, обернулась.

— Выходи, — велела я, и Бьорн послушался. В сумерках он казался еще больше и… страшней? Пожалуй. Черты грубого лица его поплыли, и если присмотреться, то среди них отыщутся те, которые совсем даже не принадлежат человеку.

Присматриваться я не стану.

— Сам или велели?

Бьорн сопел. На плече его лежала дубина, окованная стальными полосами.

— Не важно. Так даже лучше… и спасибо, не знаю, кому из вас…

Он кивнул.

А на ресницы его снежинки прилипли. И… Урлак занят наверняка. Не был бы занят, пришел бы сам.

Наверное.

— Я знаю, ты приходишь к дому. Следы видела.

Он заворчал, оправдываясь. А я махнула рукой.

— Я ведь разрешила, я помню… просто мне подумалось, что ты заглянешь в гости, как человек… у вас ведь тоже в гости ходят?

Я говорила, потому что тишина нервировала. Ноздри Бьорна вздрогнули, а из приоткрытого рта, в котором блеснули вовсе не человеческие клыки, донеслось рычание.

— Извини, не понимаю… но если тебе проще зверем, то почему бы и нет?

Мы свернули на боковую улочку.

На рынке еще теплилась жизнь: гуляли поздние покупатели, ссорились торговцы, бродили лоточники, силясь распродать остатки товара. Нищие шныряли меж мусорных куч, выискивая что-нибудь съедобное. Здесь же было тихо.

Сумрачно.

Дома стояли плотно, еще немного, и покачнутся, осядут, сплетаясь друг с другом стенами. Воняло рыбой. Берегом. И немытым телом. Гнилью. Мясом… благовониями.

Я не большой специалист, но… сандал? Мускус? Для меня это всего-навсего слова, но Иоко ведь учили разбираться в ароматах? Но и в ее памяти нет ничего подобного… более того, запах ее пугает.

Почему?

Слабый аромат привязался к одежде, к темным волосам мужа, и тот, не способный отделаться от него, бродил по дому. Взгляд его был туманен. Рот то растягивался в нелепой улыбке, то сжимался. Иоко слышала вздохи.

И стон, когда муж наткнулся на столик.

Он замер.

Раздался грохот.

— Ты где, потаскуха? — Он очнулся достаточно, чтобы вспомнить собственное имя и понять, где находится. — Иди сюда…

В первый раз, когда он ударил ее, от него пахло точно так же… сладко, приторно и заманчиво. И запах этот прочно сплелся в сознании Иоко с болью.

Сперва он появлялся в доме довольно редко, ибо супруг еще способен был соблюдать осторожность, но… позже…

Одежда.

Обувь.

И кожа. Он зажимал ей рот ладонью и, приблизившись к самому лицу, смотрел, как она бьется… потом рука соскальзывала на горло. За горло держать было удобней. А в красноватых заплывших глазах его Иоко виделось лишь любопытство…

Плохо.

Очень плохо… если она не ошибается, то… наркотики? Вполне объясняет…

Шину не знала?

Или знала слишком хорошо, поэтому… Дома она не усидит. Вряд ли она вообще туда отправилась… что бы я сделала на ее месте?

Спорить не стала бы точно.

Бессмысленно.

А вот уйти…

Затаиться…

И выждать… ключ от лавки? Готова поспорить у нее имеется, и не один. Если так, то… следует поспешить.

— Идем, — велела я Бьорну, который покачивался, явно с трудом удерживая человеческую ипостась. И что-то подсказывало мне, что собственная охрана может быть опасной.

Везучие мы, однако.

Дом колдуна был темен.

Странно.

Он точно дома… или, может… я постучала в дверь.

Тишина.

Темнота. И дверь не заперта. А Бьорн, отряхнувшись, потягивается.

Подбирается.

И окованную железом дубину перекладывает с левого плеча на правое. В том мне видится некое тайное предупреждение.

— Эй, есть тут кто…

…живой.

Пыль. Она забивает нос, заставляя чихать. Кружится… липнет… в прошлый мой визит пыли было много меньше. Ощущение, что здесь давно никто не живет…

Но вот где-то впереди вспыхивает огонек. Он заставляет темноту слегка отступить, выбеливая полупрозрачные ширмы. Изображенные на них чудовища оживают, и одно из них превращается в уродливую старуху. Ее глаза отсвечивают в темноте красным, а массивный нос движется, но старуха явно относится к роду человеческому…

Правда, Бьорн все равно ворчит.

И задвигает меня за спину.

— Чего надо. — Голос старухи скрипуч, что старое дерево. А сама она… не так уж и стара. Да, отвратительна видом, но держится крепко, сжимая в одной руке фонарь, а в другой — посох. И сдается мне, она с превеликим удовольствием опустила бы этот посох мне на голову…

— Хозяин где?

Я заставляю себя выдержать взгляд.

А глаза-то ясные. И с легкою безуминкой… мерещится, не иначе. Отсветы пламени так ложатся, что… старуха пожимает плечами и разворачивается. Идет она медленно и ногами шаркает слишком уж старательно, чтобы я и вправду поверила в этакую немощность.

Исиго был на террасе.

Сидел на обледеневших досках, покачивался слегка и пялился в темноту. Нас он заметил не сразу. А заметив, не узнал.

Да что тут…

— Фонарь оставь, — велела я старухе, которая собралась было раствориться в темноте. И та, проворчав что-то — что именно, я не разобрала, — подчинилась, фонарь был хорошим.

Новеньким.

Со стеклянным колпаком, который дробил свет солнечного камня, и тот ложился вокруг фонаря узором из бликов.

— Что с тобой? — спросила я и, наклонившись, коснулась лба мальчишки губами.

Горячий. И влажный. Кожа бледная какая-то, отекшая с виду… да ему врач нужен толковый и…

— Бьорн, ты знаешь, где здесь красный дом? Отправляйся и приведи лекаря… только побыстрее, пожалуйста…

Мой провожатый явно не желал уходить, но…