подобное оскорбление! Но ведь, терпели сенаторы на пиру Калигулы, когда он принародно насиловал их жён и дочерей? Имея перстень на пальце? Вот и король стерпел. И даже просил помиловать виновницу. Лишнее доказательство, что я на правильном пути!

— Ладно, поглазели, и хватит, — заметил брат Томас, — Тем более, что посольство уже проехало. Пора и делами заняться. У тебя, Андреас, ещё кулеврина не чищена! А должна блестеть, как у кота… хм!.. в общем, блестеть должна! Своим нестерпимо ярким блеском внушая почтение переговорщикам, когда они назад поедут. За дело!

И я до самого вечера драил несчастную кулеврину. Пока брат Томас не остался доволен.

До самого позднего вечера я опять пялился в марево вокруг перстня, видимое только боковым зрением. И мне даже показалось, что я кое-что разобрал из того, что вижу! На всякий случай, я решил проверить. Но это было такое… такое… нет, мне срочно надо на улицу! Только там я сумею убедиться, что всё понял правильно! Заодно посмотрю, нет ли дождя. Может, мне добавить краски в польский лагерь?! Хотя я с тревогой заметил, что мой перстень вроде бы чуточку поблек. Едва заметно, так, что это было видно только мне, который каждый день этот перстень часами разглядывает, но всё же… Магия была израсходована и перстень отреагировал. Теперь даже не знаю, нужно ли повторять трюк с «кровью»? Или и так хорошо? Магия в перстне, знаете ли, не безразмерна!

Дождя на улице не было. А было темно. Только факелы горели на стенах, где разгуливали часовые. Внутри же замка всё расплывалось странными тенями. Ну, так даже лучше! Я попробовал то, что мне показалось, я разобрал. Ещё раз. И ещё… Нет. А ведь я чувствую, что уже где-то рядом! И перстень ощутимо напрягается, когда я начинаю свои попытки колдовать! Какой-то крохотный кумушек, застрявший в подкове лошади, мешает ей перейти на бег. Лошадь может только хромать. Так и здесь. Я чувствую, что крохотная ерундовина, которую я упустил, мешает сделать очередное чудо. Ах, как жаль! Придётся опять долгими вечерами пялиться в туманные видения, чтобы понять где я ошибаюсь, и не факт, что разберусь именно с этим заклинанием! Жаль…

Вот в таком сумрачном настроении я возвращался к себе, когда заметил смутную тень, мелькнувшую впереди. И эта тень была мне знакома!

— Катерина?!

— Чего тебе?..

— Нет, ничего… Я просто удивился, увидев тебя в это время. И уже не первый раз ты бродишь по ночам. Разве ты не должна быть в своей келье?..

— Ну, ещё не ночь… И иду я по делу.

— Серьёзно? Какое же дело может быть у монахини в лагере крестоносцев в темноте, когда время близится к ночи?

— Ревнуешь, что ли? — усмехнулась девушка, — Ой, я сейчас умру от смеха! Не переживай, меня матушка благословила на доброе дело.

— А что за дело? Если не тайна… — я пристроился рядом, приноравливаясь к её семенящей походке.

— Ну, какая тайна? Я же говорила, что матушка Терезия организовала среди женщин, нашедших приют в замке, что-то вроде союза помощи рыцарям? Под её личным руководством? Кто-то пищу готовит, кто-то кур с гусями ощипывает, которые в эту пищу пойдут, а кто-то, вроде меня, носит воду в бочки к артиллеристам, чтобы орудия охлаждать. Ну вот, три дня назад одна женщина, Анна из Гниева, таскала воду к кулеврине на стене, не к твоей, к другой, да на лестнице оступилась, упала и разбилась…

— Насмерть?! — ахнул я.

— Нет, но пару костей сломала. Она теперь у доктора Штюке. Я по утрам к ней прихожу, утешаю, как могу… Вот она попросила, чтобы я её двух девочек спать укладывала. Они, дескать, без сказок плохо засыпают, а муж её, Кенан из Старогарда, совсем не умеет сказок рассказывать! Я у матушки спросила — она благословила!

— Сказки?! — удивился я, — А можно… а можно и я послушаю?! Я думаю, сказки — это душа народа! А мне среди этого народа ещё жить и жить… Можно?

— Ну… — Катерина явно растерялась, — ну… ну пошли! Думаю, тебя не прогонят. Как же, целый — хи-хи-хи! — артиллерист! По врагам пулял!

— Видела бы ты, что случается, когда вот так «пуляют»… — мрачно пробормотал я, вспоминая растерзанные тела польских рыцарей — А, впрочем, лучше тебе такого не видеть!

— Пришли уже! — не стала меня слушать Катерина, и постучалась в одну из дверей.

— Сестра Катерина? — заулыбался рыжий, кряжистый парень, чуть постарше меня, открывший дверь и подсвечивающий масляной плошкой, — Проходите, ждём, ждём…

Почему-то этот Кенан из Старогарда мне сразу не понравился! Чего это он Катерине так лыбится? В рожу давно не получал? Его жена у доктора Штюке лечится, а он в это время монашкам улыбается?

— Сегодня я не одна, — мягко предупредила девушка.

— Вижу, — прищурился рыжий, — О! Да это, никак, Андреас из Афин? Проходите, проходите… Вы не голодны? Может, вина?

— Не голоден, — холодно ответил я, — И вина нам во время боевых действий не положено.

— Ну и правильно! — согласился Кенан, — Дисциплина прежде всего! Что же мы стоим? Проходите! Девочки заждались!

И такая теплота прозвучала в его голосе, когда он сказал про девочек, что я сразу оттаял. Чего это я в самом деле? Не знаю человека, а уже на него чёрте что подумал!

— Ваша супруга сегодня сказала, что ей легче, — обнадёжила Кенана Катерина.

— Я знаю, — улыбнулся тот в ответ, — Я забегал сегодня к ней. Четырежды. Больше не получилось. И я… то есть, все мы, мы безмерно благодарны Ордену за участие в судьбе моей жены. А уж доктору Штюке особенно.

— Ну что вы, — вступил в разговор и я. Крестоносец я, в конце концов, или нет? Ну, в крайнем случае, оруженосец крестоносца! Всё равно, не посторонний! — Не нужно благодарности! Наш Орден создан для помощи нуждающимся и родился он в недрах Ордена Госпитальеров. И девиз нашего Ордена: «Помогать — Исцелять — Защищать». Так что, это наш долг перед Господом…

А про себя я решил, что попробую упросить доктора Штюке, чтобы он разрешил мне помочь бедной женщине. Только, как бы это сделать без лишней огласки? Дать ей снотворное и исцелить во сне? Тоже вариант! А заодно у Кенана не будет повода улыбаться невинным симпатичным монашкам, когда жена в семью вернётся! Кхм… что-то я опять…

— Да проходите же, что мы всё на пороге стоим?! — в очередной раз позвал нас Кенан.

Внутри царил сумрак. Даже, когда хозяин поставил свою плошку на стол, виднее не стало. Так, можно было разобрать в потёмках, что вот грубый