Она была дружелюбной, ориентированной на семью и решительно не склонной к роскоши, и они с Полом тоже стали неразлучны — то был своего рода противовес влиянию Джона и Йоко.

Нет, Джона и Йоко тоже поддержала семья. Там был и пятилетний Джулиан, которому выпала редкая возможность пойти куда-то с отцом, а Йоко привела с собой Кёко, одногодку Джулиана, и своего бывшего мужа Тони Кокса.

Как и следовало ожидать, то была эксцентричная затея. Перед ужином Джон и Йоко, всем на удивление, внезапно появились в нарядах Санта-Клауса и миссис Санта-Клаус и начали раздавать подарки.

К сожалению, пара гостей жаждала не душевного тепла, а еды — и все ждала, когда же их покормят. Это были двое из Оклендского чаптера «Ангелов ада», Фриско Пит и Билли Тамблвид — он же Сладкий Вильям, и их, как оказалось, пригласил Джордж Харрисон. Ну как пригласил… они пересеклись в Сан-Франциско, а он возьми да и скажи: эй, ребята, будете в Лондоне, заглядывайте к нам в Apple!

Они восприняли это приглашение всерьез, прикатили на «харлеях» и теперь слонялись по зеленым коврам новых офисов и грубо, пьяно любопытствовали, «когда ж дадут пожрать на этой сраной вечеринке», как вдруг встретились взглядом с каким-то очкариком, наряженным в красное пальто, капюшон и клееную бороду из ваты.

«Да что за хрень тут творится? — по рассказам очевидцев, потребовал ответа Фриско Пит. — Дайте пожрать!.. Эти две телки наверху (вероятно, шеф-повара из Le Cordon Bleu) сказали ждать до семи… Там на долбаной кухне сорокатрехфунтовая индюшка, и я, мать его, хочу ее сейчас!» — разорался он на Санта-Клауса и с этими словами заехал в лицо невинному миротворцу — редактору New Musical Express.

И в первый раз в жизни Джон Леннон, прячась за личиной Санты, не знал, что сказать.

48. «Спасибо всем большое, надеюсь, мы прошли прослушивание»

Джон просто не был готов. Прошло всего 11 недель после того, как они закончили запись «White Album», и с тех пор он ничего не писал. Но тем не менее во второй день января 1969 года в холодной Твикенхемской киностудии Beatles репетировали перед кинокамерами песни для очередного альбома, предварительно названного «Get Back» — по новой песне Пола.

Не очень ясно, почему они так срочно вернулись на работу — ну разве что трудоголик Пол считал, что группа останется вместе, только если будет играть вместе. Возможно, лучше было бы взять отпуск на полгода, а то и год, и ждать вдохновения. Или, как здраво предложил Джордж, разойтись и делать сольные альбомы, а затем вновь собраться вместе — тогда, когда им этого по-настоящему захочется. Но с момента встречи с Брайаном Эпстайном главным в их жизни был тяжелый труд: каждый год — новый альбом, а то и два, и четыре сингла. И вот они снова возвращались к ежедневной битловской рутине. Ожидалось, что они будут яркими и креативными независимо от того, в каком они настроении, — именно такую планку они сами себе установили.

Они обсуждали всевозможные идеи на следующий год. Например, отыграть три ночи в концертном зале «Раундхаус» в лондонском Чок-фарм и чтобы BBC сняла про их концерт фильм (конечно, BBC такая идея не могла не понравиться). Затем явились сумасшедшие планы выступить на фоне египетских пирамид, или при свете факелов в римском амфитеатре в Тунисе, или на океанском лайнере… В конце концов, они же Beatles! Им можно все! «Мою душу греет мысль сделать это в дурдоме», — с кривой усмешкой бросил Джон.

Но пока что они с помощью режиссера Майкла Линдсей-Хогга собирались вновь явить себя публике живьем: пару недель порепетировать, а затем записать новый альбом прямо перед камерами — показать поклонникам, как им весело работать вместе, играть друг другу новые песни, душевно исполнять старые рок-н-ролльные номера. Проблема крылась в том, что им не было весело работать вместе. Как показали беспристрастные документальные съемки Линдсей-Хогга, беззаботные битловские деньки давно прошли.

В смонтированный фильм пробьется лишь малая доля отснятого и записанного материала, но сохранилось не менее сорока часов записей — как студийных сессий, так и разговоров в перерывах между песнями. И из них ясно видно: и Пола, и Джорджа по-прежнему чрезвычайно напрягало неизменное присутствие Йоко, вечно желавшей высказать свое мнение о том, что Beatles должны делать и чего не должны, — причем не только на сессиях звукозаписи, но и на заседаниях совета директоров. Джон всегда был самым болтливым из группы, но теперь иногда казалось, что отныне за него говорит она, а он просто слушал и кивал.

Пол буквально ходил на цыпочках, прекрасно зная, что может случиться, если он или кто-либо другой пожалуется слишком громко. «Есть только два пути, — слышим мы, как он делится мыслями с Джорджем. — Первый — сражаться, попытаться вернуть четверку битлов без Йоко и попросить ее тихо сидеть на заседаниях совета директоров. Второй — просто принять ее как данность, ведь Джон не порвет с ней ради нас. Он перегибает палку. Но он всегда перегибает палку. Если дойдет до противостояния — Йоко или Beatles, — Джон выберет Йоко, а нам просто скажет: «Ладно, увидимся». И это не в наших интересах. Лет через пятьдесят будет смешно, если люди скажут, что Йоко развалила Beatles, усевшись на усилок».

Но дело было не только в Йоко. Битлы не подготовились к записи нового альбома. Они спорили и насчет аранжировок, и насчет песен, и Джон часто жаловался, что Пол не дал ему времени написать ни одной новой песни. Позже он скажет журналистам: «То были самые жалкие сессии… Мы просто не могли начать, поймать волну… Музыка так не делается — в восемь утра, бог знает где, с какой-то левой толпой с камерами, с этими цветными прожекторами… Я все время ходил обкуренный, и мне было плевать на все…»

Ну, не совсем на все. Он был озабочен достаточно, чтобы наехать на Джорджа Мартина со словами: «Так, Джордж, на этот раз нам не нужен твой дерьмовый продакшен. Это будет честная пластинка, понял? Не хочу этих твоих перезаписей и твоего долбаного монтажа!» Это особенно уязвило Мартина, ведь именно Джон некогда настаивал на его «дерьмовом продакшене» — в первую очередь, например, на записи «Strawberry Fields Forever».

Тем не менее насчет этих сессий он был прав. Они были жалкими. И Пол, уже сочинивший для альбома три своих самых знаменитых хита — «Get Back», «Let It Be» и «The Long And Winding Road», — был явно раздражен