Союза, среди которых были и твои клиенты. Еще шестьдесят лет тому назад Хо Ши Мин понял, что угнетенным нужно проявлять солидарность по отношению друг к другу. Но как тогда быть с французами вьетнамского происхождения, многие из которых совсем не чувствуют себя угнетенными? На это можно ответить, что нет, мол, лучше способа продемонстрировать свое францужество, чем демонстрация, особенно в защиту угнетенных. Но можно ответить и по-другому, что не обязательно быть угнетенным, чтобы протестовать против угнетения, за солидарность, против всех проявлений расизма, в том числе и расизма, который выгоден им, французам, которые не арабы, не африканцы, не черные, не мусульмане и не иммигранты. Но больше, чем эти проявления солидарности, тебя поражают трое юношей в масках. В белых масках.

Почти таких же масках, как та, которую носил Ман, оставивший в Париже свой след среди этой воодушевленной молодежи. А какой след оставил ты? Надеясь достигнуть того же уровня интеграции и самоопределения, какого требует эта молодежь, ты, с одобрения доктора Мао, красивой и неулыбчивой юристки и твоей тетки, здорово наследил, пока писал эту исповедь. Будет ли ей конец? Наступит ли он вообще когда-нибудь? Собери все вместе, говорит тетка. Расскажи своими словами. Может, тогда сумеешь понять все, что случилось.

Она, конечно, хочет сказать, что, может, тогда ты сумеешь понять себя, мертвеца, который отчего-то до сих пор кажется всем живым. Поэтому по утрам ты пишешь. А днем катаешь доброго старого господина в кресле-каталке по кущам «Райского сада» и рассказываешь ему обо всем, что сегодня написал. Надо же, иногда говорит он. Ну и ну.

Обиделись? – как-то раз спросил ты его, помня о том, что французы легко обижаются.

Он поглядел на тебя своими генетически рецессивными голубыми глазами и ответил: да, весьма.

В ответ ты улыбнулся и сказал: что ж, месье, вам, как и любому французу, которого может оскорбить чтение моих веселых, игривых, шуточных зарисовок французской культуры и цивилизации, я могу ответить только одно – идите на хуй. Что еще колонизированный человек может сказать отымевшему его колонизатору? Но наверное, я еще должен сказать спасибо. Вас это устроит?

Да, весьма.

Ну хорошо:

На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! На хуй! Спасибо! Нет, правда, идите на хуй.

Наконец ты осип, и у тебя не было ни хуя больше. Ты, конечно, мог бы продолжать до бесконечности, пусть сотрудники и пациенты и дальше смотрели бы на тебя как на сумасшедшего, пока ты раскатывал по парку с добрым старым господином. Бедняги! Какие же они все заурядные. У каждого всего-то по одному сознанию и одному лицу. А ТЫ – и про тебя мы тоже не будем забывать – человек с двумя сознаниями, человек с двумя лицами, человек с двумя дырками в голове, суперчеловек, у которого в два раза больше хуев, которыми он может вас обложить! Так что пошла ты на хуй, La France, за то, что так хуево со мной обошлась, и спасибо тебе, La France, за то, что сделала из меня цивилизованного человека! C’est la vie! Опять двадцать пять.

На самом деле ты не слишком-то боишься обидеть доброго старого господина. Он из тех немногих людей – а возможно, и вовсе один такой, – кого как будто бы и не раздражают твои вечно надетые черные очки. Ты так повелся на взгляд его добрых старых глаз, на его искреннее любопытство, что рассказал ему о себе все. Все началось с вопроса, когда он спросил: откуда вы родом? Обычно от таких вопросов ты приходил в ярость, но добрые старые глаза доброго старого господина заставили тебя замолчать, задуматься, а затем – постараться ответить искренне, как будто бы тебе и вправду не хочется послать его на хуй. Ты рассказал доброму старому господину, откуда ты родом, и когда он