Все благословляли уста Менеки, рассказавшей историю о трех заколдованных королях столь искусно, что давние события будто ожили перед очами слушателей; и это возбудило ревность в Толле, которая из пяток готова была выпрыгнуть, лишь бы достичь высот Менеки. И вот, откашлявшись, она начала: Есть пословица: «Не говорится слово, что не значит ни прямого, ни кривого»[452]. И однако тот, кто сказал: «речь кривая, да удача прямая», знал, как устроен мир и, возможно, прочел в истории Антуоно и Пармьеро[453]:

Ибо опыт показывает, что жизнь наша есть прямое изображение той

где тот жирует, кто в ус не дует, а рот откроет да ждет, пока макаронина упадет. Увы, несомненно, что педаль Фортуны[455] и ее трофеи завоевывают на вонючих суденышках, а не на красивых и обильно смазанных галерах[456], подтверждение чему вы сейчас и услышите.

Жила некогда старуха-нищенка, что, кроме веретена, ничего отродясь в руках не держала, да и в том нужды было мало, ибо не пряла, не ткала, а больше слюни пускала перед народом на улице, ходя от ворот до ворот и выпрашивая милостыню. Как водится, «там поплачешь, там обманешь, глядишь, полгодика протянешь»; вот напела она в уши бабенкам, из тех, у кого в ребрах доброе сердце, а в кладовке слабые дверцы, что страсть как надо ей подкормить пожирнее единственную доченьку, что больна, немощна да худосочна. Одним словом, так ли, сяк ли, ходила она и выходила у добрых людей семь окорочков сала. Понесла домой да по дороге хворосту пучок наломала, и как пришла, велела дочке развести огонь да приготовить сало, пока сама походит по соседям-огородникам да выпросит еще зелени на обед.

Сапорита, ее дочка, взяла окорочка, опалила шкурку, положила в кастрюльку, стала варить. Сало в кастрюльке кипит, а у девушки в горле свербит, ибо запах, что разошелся по всему дому, вступил в смертельную войну с ее аппетитом и стал посылать запросы в банк ее желудка. Недолгое время она сопротивлялась натиску, но вскоре, очарованная запахом из кастрюльки, подстегиваемая природной прожорливостью и припертая к стенке голодом, который кусал ее как пес, решилась попробовать кусочек, который нашла столь вкусным, что сказала себе: «Кто труслив, пусть в сыщики идет![457] Коль сегодня здесь, значит, надо есть; а коль завтра помрешь, так уже не возьмешь. Ну а если что, на спине шкуры хватит, чтоб за свиную шкурку расплатиться!»

И с этими словами принялась она за первый окорок; потом, чувствуя, что у нее все туже стягивает желудок, потянулась за вторым, за третьим — и так потихоньку, один за другим, съела все семь.

Когда дело было сделано, она задумалась о последствиях, и стала представлять, как все семь окороков встанут у нее в горле колом, когда вернется матушка. И придумала так поправить дело: взяла старый башмак, разрезала подошву на семь полос и положила в кастрюльку.

Тут вернулась матушка, неся в подоле капусту, и, нарезав мелко все кочешки, чтоб ничего не пропало, все положила в кипяток, добавила еще жирку, что подал ей кучер из запаса на смазку кареты, расстелила кусок полотна поверх рассохшегося сундука, вынула из сумы два куска черствого хлеба и, раскрошив, насыпала крошки поверх овощей.

Но, принявшись за еду, матушка вскоре поняла, что зубы у нее — не как у сапожника и что свиные окорока, будто у Овидия в «Метаморфозах», превратились в буйволиный желудок. Обернулась она к дочке и сказала: «Ты что наделала, свинья проклятая? Ты что за дрянь подложила в еду? Ты сочла мой живот худым башмаком, что решила приделать к нему подошву? Сейчас же признавайся, иначе пожалеешь, что на свет родилась; смотри, ни одной косточки целой от тебя не оставлю!»

Сапорита пробовала отпираться; но, поскольку мать наступала все сильнее, сложила вину на пар от кастрюли, который до того затуманил ей глаза, что она допустила такое прегрешение. Тогда старуха, коль скоро ее обед был до конца испорчен, взялась за метлу и стала обделывать дочь со всех сторон, будто на токарном станке, семь раз начиная и оставляя от усталости, и потом с новой силой пускаясь бить по чему попало.

На вопли девушки в дом вбежал один купец, по случаю проходивший мимо. Видя ожесточение старухи, он выхватил у нее палку из рук и закричал: «Что сделала эта бедная девушка, что ты ее убиваешь? Что это — способ наказать или из человека душу вон вытрясти? И не стыдно тебе так издеваться над несчастной малышкой?» «Ты не знаешь, что она наделала, — отвечала догадливая старуха. — Эта бесстыжая, видя мою нищету, не почитает мать ни во что; хочет меня разорить на врачей да на лекарства. Я говорю ей: сегодня жарко, не работай много, чтобы не заболеть, ведь не смогу я за тобой ухаживать. А эта упрямая все против матери делает — работает и работает как ошалелая и перестать не хочет, пока семь веретен не напрядет. А не думает, что если вскочит у нее на сердце прыщ, так сляжет она в постель на пару месяцев».

Купец, услыхав такие речи, решил, что эта девушка станет доброй феей его дома, и сказал старухе: «Уймись, я избавлю твой дом от напасти. Я возьму твою дочь в жены и отведу к себе в дом, где она будет жить как принцесса! Ибо я, по милости Неба, держу курочек, откармливаю поросенка, развожу голубей, и даже пройти по дому тесно — сколько в нем всего! Потому что — да благословит меня Небо, а дурной глаз да минует — у меня в дому пшеница бочками, мука ларями, масло кувшинами, жир горшками, сало окороками, от посуды полки ломятся, дрова поленницами уложены, уголь кучами, имею полон шкаф белья, супружеское ложе; кроме того, от наймов и рент живу как господин, а еще в нынешнюю ярмарку вложу с полсотни дукатов, и если повезет, тогда стану настоящим богачом».