ручками её талию. Кристина слабо улыбнулась и подняла взгляд. Винсент продолжал стоять прямо над ними, длинная прядь смоляных волос упала ему на лицо, кожа болезненно побледнела, зато глаза снова стали тех же цветов, что и были, да и усталая улыбка свидетельствовала о том, что всё вроде бы хорошо. Поймав вопросительный взгляд Кристины, Винсент уверенно кивнул.

Тогда она несильно сжала плечи Джеймса, заставляя его отстраниться. Он уже не трясся, будто в лихорадке, но тихонько плакал — слёзы дрожали на его чёрных длинных ресницах.

— Джеймс? — тихо позвала Кристина, понимая, что сама вот-вот расплачется. — Джеймс, сынок, как ты?

Мальчик поднял голову, открыл глаза, и она вздрогнула, негромко вскрикнув.

У Джеймса, как и у Винсента, всю жизнь глаза были разного цвета: левый — отцовский, зелёный, правый — видимо, от бабушки, леди Лилиан, серый. Но сейчас на неё смотрели два огромных, наполненных страхом и изумлением изумруда, точь-в-точь как у Генриха, такие же глубокие и яркие. Серость пропала, будто её и не было вовсе.

— Тебе больно? — В ответ Джеймс покачал головой, и она уточнила: — А было больно?

— Нет, — удивлённо отозвался он.

— Ты меня помнишь? — забеспокоилась Кристина, вспомнив слова Винсента о том, что его память может частично очиститься. — Джеймс, сынок, ты помнишь меня?

— Да, — протянул он.

Тогда она не выдержала и расплакалась, закрыв лицо ладонью. Чувствуя на себе взгляд сына, попыталась успокоиться, но ничего не вышло — слёзы бесконтрольно вытекали из глаз, и остановить их никак не получалось.

— Мама, не надо… — послышался тихий, жалобный голос Джеймса.

Винсент, безуспешно пытаясь убрать прядь с лица, присел рядом на одно колено и тоже заглянул в глаза мальчика, довольно ухмыльнувшись.

— Ну вот, наше предположение оказалось верным, — сказал он, — и в итоге мы всё сделали правильно. — Поймав вопросительный взгляд Кристины, он снова усмехнулся. — У Карпера ведь были серые глаза?

— Да, кажется, да, — закивала она. — Неужели это…

— Это была она, — сказал Винсент, положив руку на плечо Джеймса. — Душа, или личность, или… как хотите, неважно, это была она, её влияние, но теперь её нет. Он отправился на тот свет — или в небытие, зависит от того, во что он верил.

— Я бы сказала, куда он отправился, — буркнула Кристина с горькой усмешкой. — Боже, Винсент, спасибо вам… тебе… Я бы так и продолжила мучиться с ним до тех пор, пока бы он мне во сне горло не перерезал… — Она запнулась, и, прищурившись, внимательно всмотрелась в глаза мага. Правый был зелёным, но не таким, как у Джеймса или Генриха, а куда светлее, с лёгкими вкраплениями жёлтого, напоминающий нежную весеннюю траву. Левый же напоминал небо перед грозой или безбрежное штормовое море, и этот оттенок радужки показался Кристине донельзя знакомым. — Кажется, в тебе тоже поселилась чья-то душа, Винсент, — слабо улыбнулась она.

— Может быть, — пожал плечами он. — Я рад, что смог помочь. Вашего сына, миледи, ждёт великая судьба. Я знаю. А теперь, если позволите, я пойду навещу свою невесту.

— А, конечно… — Кристина покраснела: то, с какой нежностью и любовью Винсент говорил о Натали, не могло её не трогать. — Спасибо, — повторила она, не зная, как ещё его благодарить. — Надеюсь увидеть вас за ужином.

Винсент кивнул и вскоре покинул комнату, а Кристина осталась с сыном. Тот быстро перестал плакать и дрожать, но смотрел на мать обеспокоенно, и она поняла, что сама всё ещё плачет.

Поднявшись, она усадила Джеймса на кровать и присела рядом, положив руку ему на лоб — вроде не горячий… Она не знала, что сказать ему, о чём спросить, а он смотрел на неё так, будто чего-то ждал.

— Тебе было больно? Или страшно? — тихо спросила Кристина. — Ты что-нибудь чувствовал? Я беспокоюсь, милый…

— Немного страшно, — покачал головой Джеймс. — Я не знаю.

Внезапно она обнаружила, что сын начал чуть картавить, хотя раньше выговаривал звук «р» отлично, и внутри у неё всё похолодело. Лишь сейчас, после изгнания, она начала обнаруживать это влияние души Карпера на душу Джеймса, и это так пугало, вводило в ступор, что она не знала, куда себя деть. Да, её сын стал обычным ребёнком, хотя время ещё покажет, насколько сильно он изменился. По крайней мере, раньше она никогда не видела в его взгляде такого беспокойства, причём беспокойства не о себе. Пожалуй, это можно было бы назвать заботой — насколько вообще четырёхлетний ребёнок может ощущать желание заботиться?

— Не бойся, мой зайчонок, — сказала она, поглаживая его по плечу. — Теперь всё будет хорошо.

— А папа скоро вернётся? — вдруг спросил Джеймс, хотя до этого с тех пор, как Генрих уехал, он ни разу не спрашивал об этом. — Когда он вернётся, мама?

— Я… я не знаю, — честно ответила Кристина. Слова «давай не будем об этом» вызвали бы у него ещё больше вопросов, и она решила чуть соврать: — Наверное, скоро. Вот-вот наступит зима, а не может же он оставить нас, когда вокруг так холодно, правда?

Мальчик кивнул, и больше вопросов, к её облегчению, не последовало.

Они сидели молча несколько минут: Кристина внимательно изучала жесты сына, выражение его лица, его взгляд… И ничего больше её не пугало, ничего не вызывало опасений, раздражения или обиды. Таким же был взгляд у пятилетнего сына главной кухарки, который вечно бегал босиком и явно побаивался своего маленького господина. Так же вела себя четырёхлетняя дочь одного из молодых гвардейцев, который привёз в Эори свою семью. Все они были обычными детьми, и Кристина смотрела на них с завистью и сожалением, что её ребёнок не был таким, в то время как этот самый ребёнок то и дело норовил ударить или ущипнуть кого-то из них просто потому, что ему этого хотелось. Оставалось надеяться, что теперь такого не произойдёт и что Джеймс наконец-то найдёт себе друзей среди окружавшей его детворы.

— Мама, — вдруг позвал мальчик тоненьким, жалобным голоском. — Я кушать хочу.

И тогда Кристина впервые за весь день облегчённо, звонко и заливисто рассмеялась.

Глава 21

Грета, ловко перебирая и переплетая длинные золотистые пряди, делала Натали причёску. Та сидела на краю стула, сложив руки на коленях, и со стороны выглядела несколько опечаленной, но всё же Кристина заметила счастливый блеск в её глазах. Она знала о традициях, которые до сих пор соблюдались в крестьянских семьях: утром перед свадьбой, наряжаясь, невеста должна причитать и плакать из-за того, что прощается с семьёй и уходит в другую, что расстаётся со своей девичьей свободой и покидает