Я взял лыжи и отправился на охоту. Снег был плотный, утрамбованный ветром, с мелкими острыми застругами, на которых лыжи разъезжались в разные стороны. Я быстро бежал по тундре, читая на ходу еле заметную путаницу куропаточьих следов и до боли в глазах высматривая охотничью добычу.

Километров через пять я взял восточнее, к гряде темных горбатых камней, удивительно похожих на караван верблюдов, расположившихся на отдых.

Начался пологий подъем. Наст был запорошен снежной пылью, заструги кончились, и лыжи мягко шуршали, оставляя позади ровные следы.

Отчетливую строчку свежего песцового следа я увидел километрах в трех от «верблюдов». След вел прямо к каменной гряде.

Было похоже, что там песец ляжет в снег, забившись в затишке. Ноги понесли меня, как молодого оленя. Я взял ружье на изготовку: в любое мгновенье можно было увидеть пушистый белый комочек, в который надо попасть с первого выстрела.

След сделал несколько петель и повернул к крайнему камню. Я стал осторожно подкрадываться к добыче.

Выстрел так неожиданно расколол тишину тундры, что я невольно вздрогнул и остановился. Неужели я нечаянно нажал спуск? Нет, патрон был в патроннике.

Из-за камня появился человек в малице. Мне было видно, как он нагнулся и поднял белый пушистый комок.

Это был «мой» песец.

Охотник не замечал меня, и я подкатился к нему метров на пятьдесят.

— Удачной охоты!

Человек в малице повернулся.

— Яртико! — узнал я его. — Здравствуй, друг! Почему ты так долго к нам не приезжаешь?

Яртико хмуро поздоровался и сказал что-то насчет плохой охоты и множества дел.

— Ты совсем нас забыл, Яртико, — я покачал головой. — Как твое здоровье? Или опять тебя олень по голове копытом стукнул?.. — попробовал пошутить я.

— Нет, Захар, никто не стукнул, — тихо ответил Яртико. — Только все равно голова у меня плохая…

Охотник не улыбался. На его сухом, обветренном лице прорезались новые морщинки. Черные глаза смотрели на снег так упорно, будто Яртико потерял трубку и теперь разыскивает ее.

Очевидно, с ним что-то случилось. В таких случаях лучше не задавать лишних вопросов. Если захочет, сам расскажет. Если промолчит — значит, так надо.

В затишке возле камня стояла оленья упряжка. Олени терлись друг о друга мерзлой шерстью и тихо хоркали. Рядом с нартами в плотный сугроб был воткнут хорей, до блеска отполированный жесткими руками Яртико.

Я вытащил жестяную коробку с табаком. Яртико набил трубку и уселся на нарты.

Синие струйки дыма таяли в морозном воздухе. Возле наших ног лежал убитый песец. Тонкая красная льдинка замерзла на оскаленной пасти.

Когда Яртико поднялся с нарт и взял в руки хорей, я пригласил его заехать к нам на зимовку.

Он посмотрел на меня в упор настороженными глазами. Припухшие от ветра веки часто мигали.

— Нет, Захар, не поеду на зимовку, — сказал мне Яртико и, помолчав немного, тихо добавил: — Начальник — худой человек.

Вот и все, что мне удалось узнать. Опершись на лыжные палки, я глядел вслед нартам Яртико до тех пор, пока они не скрылись за увалом.

«Худой человек» — это в тундре не шутка. Зря не скажут.

Всю обратную дорогу я ломал себе голову, пытаясь сообразить, что же произошло между начальником и Яртико.

Я мог, конечно, прямо спросить об этом у Геннадия Львовича. Когда живешь вдвоем на краю света, в этих делах церемониться нечего. Но я знал наверняка, что ответ Геннадия Львовича только запутает меня.

Поэтому я стал чаще бродить по тундре, надеясь снова встретить Яртико. Несколько раз я видел следы его нарт у «верблюдов», в лощине у озера. Ближе пяти километров к зимовке они не подходили. Яртико явно избегал нас.

Однажды, когда я пошел на охоту, километрах в двух от зимовки у лыжи лопнул ремень. Выругавшись с досады, я кое-как связал его и повернул обратно.

Когда я открыл дверь, меня встретили испуганные глаза Геннадия Львовича. Он попятился к своей кровати и расставил руки, стараясь загородить от меня то, что лежало на зеленом одеяле из верблюжьей шерсти.

На полу стоял объемистый чемодан начальника с откинутой крышкой. На кровати, на стульях, на низеньком шкафчике я увидел разложенные меха. Шкурки песцов, похожие на свежевыпавший снег, свешивали пышные хвосты с верблюжьего одеяла, меха были перекинуты через спинку стула, мягкой грудой сложены на шкафу. Лишь три недопеска, самолично добытые Геннадием Львовичем на охоте, были брошены на пол возле кровати.

Криво улыбаясь, начальник опустил растопыренные руки и пошел ко мне. Я заметил, как его глаза метнулись по стене, где висела охотничья винтовка.

Я положил руку на приклад своего ружья и на всякий случай так поправил его, что дуло стало смотреть на Геннадия Львовича.

Начальник остановился. В горле его что-то заскрипело, словно там терлись друг о друга сухие голыши. Я догадался, что Геннадий Львович смеется.

— Удивлен? — спросил он, усаживаясь к столу.

Глаза его не смеялись. Геннадий Львович смотрел на меня со страхом и ненавистью, словно тундровый волк, угодивший в капкан.

— Где вы взяли эти меха? — спросил я, хотя вопрос был явно лишним.

На кровати лежал голубой песец. Тот самый, которого Яртико хотел подарить врачу.

— Достал у охотников. — Геннадий Львович безуспешно пытался взять себя в руки. Глаза его бегали по сторонам.

— Вы же знаете, что скупать меха запрещено. Охотники должны сдавать их на факторию «Заготпушнины». — Я показал на голубого песца. — У Яртико купили?

— Да, голубой песец и кое-что у Яртико… Почему вы мне устраиваете допрос? — Геннадий Львович справился с собой и перешел в наступление.

— Чем вы расплатились за меха?

— Какое ваше дело? — закричал он. — Я не обязан давать отчет! Приказываю вам немедленно отправиться на метеоплощадку и снять показания приборов!

Теперь он взял себя в руки. На его выбритом лице не дрогнул ни один мускул. Только глаза постепенно меняли цвет. Они словно линяли, становясь из бледно-голубых серыми, свинцовыми.

В перепалках я тоже бывал. Как говорится, топор на ногу обувал, а топорищем подпоясывался. Я знал, что такое дисциплина на зимовке и что значат для меня такие глаза начальника.

— Показания приборов я сниму тогда, когда это положено по расписанию, — стараясь говорить как можно сдержаннее, ответил я. — Но знайте: сегодня же я передам радиограмму, что вы незаконно скупаете меха у охотников. Скупаете их за спирт.

Удар попал в цель. Геннадий Львович даже дернулся, словно его ткнули шилом.

— За спирт и за меха вас по головке не погладят, — спокойно закончил я и сел на стул возле дверей. — Вы узнаете, что бывает