– Значит, – сказал Кип, чувствуя себя как барахтающийся в воде внизу человек, едва способный плыть и не надеющийся на спасение. – Значит. Следующий пункт – воля, верно?

Корван Данавис подъехал к Гарристону на закате. Внешние стены Гарристона были, конечно, давно срыты. Во время Войны Призм – Корван никогда не считал ее Войной Ложной Призмы – он направил людей на ее восстановление, просто времени не хватило. Внешние стены были построены, чтобы защищать сотни тысяч. Во время войны здесь было около девяноста тысяч. Невозможно было защитить всех.

Ирригационные каналы, способные орошать все землю между внешними и внутренними стенами, были разрушены, за исключением одного-двух. Но внутренние стены все еще стояли, как и Владычицы.

Владычицы, по большей части лишенные всего, что намекало бы на богиню Анат, охраняли каждые врата. Каждая из них была гигантской белой статуей, встроенной в саму стену. Каждая олицетворяла какой-нибудь аспект Анат: Хранительница была колоссом, стоящим, расставив ноги, над входом в залив; Мать защищала южные врата – беременная, непокорная, с обнаженным кинжалом; Старуха сторожила западные врата, тяжело опираясь на посох; Возлюбленная лежала поперек речных врат на востоке. По причине, непонятной Корвану, Возлюбленная изображалась женщиной около тридцати лет, в то время как Мать была очень юной, еще не достигшей двадцати. Каждая была высечена из самого дорогого, чуть просвечивающего белого мрамора, имевшегося только в Парии – Ороламу одному ведомо, как они смогли столько материала привезти в такую даль. По счастью, статуи были полностью покрыты тончайшим запечатанным желтым люксином.

Потрясающая работа. Город захватывали как минимум три раза, а Владычицы оставались безупречными даже после опустошившего город пожара.

Анат, Владычица Пустыни, Огненная Госпожа, субкрасная, была богиней всех жарких страстей: гнева, защиты, мести, собственнической любви и бешеных любовных утех. Когда Люцидоний захватил город именем Оролама и уничтожил ее культ, его последователи хотели повергнуть статуи, для чего потребовалось бы несколько могущественных извлекателей. Как известно, Люцидоний остановил их, сказав: «Уничтожайте лишь ложное». Несколько раз за последующие столетия фанатичные Призмы все равно пытались повергнуть эти языческие памятники, но каждый раз город грозил войной. До Войны Призм у Гарристона хватало военной мощи, чтобы его угроза могла устрашить.

Корван никогда раньше не подходил к Возлюбленной на закате. Ее тело, как и у прочих Владычиц, было встроено во врата. Она лежала на спине, выгнувшись над рекой, упершись ногами, ее колени образовывали башню на одном берегу, руки были запущены в волосы, локти поднимались, образуя башню на другом берегу. Она была окутана лишь в покрывала, и перед войной с ее выгнутого тела в воду могла спускаться решетка, железо и сталь были выкованы так, что казались продолжением ее покрывал. Но во время войны решетка была сломана, и ее так и не заменили новой.

У Корвана по-прежнему захватывало дух при виде ее. На закате облекавший статую тонкий желтый люксин, обычно почти невидимый, вспыхивал. Этот желтый создавал впечатление светло-бронзовой кожи. Этот оттенок медленно угасал по мере приближения Корвана и захода солнца, и в конце концов остался лишь приятный силуэт – женщины, ждущей в постели давно не бывшего дома мужа. Его пронзила боль. Он не мог вернуться сюда, не думая о Куоре, своей первой жене. Матери Лив. Однажды Куора встречала его так, в постели, облаченная лишь покрывалом, нарочно подражая Возлюбленной, когда Корван вернулся к ней. Даже теперь, восемнадцать лет спустя, горе и неизбывное желание, радость и любовь смешивались в его сердце. Корван заново женился в Ректоне, на Элл, через два года после смерти Куоры, но скорее не по любви, а чтобы у Лив была мать. Через три года Элл погибла от рук наемного убийцы, который выследил Корвана. Корван думал было уехать, но алькадеса упросила его не делать этого, да и Кип был там, так что он остался.

Но больше он не женился, несмотря на то что женщин в Ректоне было больше, чем мужчин, не слушая ворчания свах. Он не мог любить как прежде. Потерять еще одну женщину, которую он полюбил бы, как Куору, стало бы для него смерти подобно, да и нечестно было просить другую женщину стать матерью для Лив, если он не собирался любить ее всей душой. Сердце Корвана было разбито, и ему нечего было отдать.

Он брел мимо усадеб с жидким, но поспевающим урожаем полбы и ячменя, стараясь не смотреть на роскошно раскинувшуюся перед ним Возлюбленную. Добравшись до ворот в ее ниспадающих прядях, он встал в очередь мужчин и женщин, возвращающихся в город, проталкиваясь мимо тех, кто на ночь уходил из него.

Он опустил глаза, проходя между двумя рутгарскими охранниками, которые во время войны еще пешком под стол ходили. Они едва обращали внимание на поток проходивших мимо них людей. Один привалился к струящимся волосам Возлюбленной, уперев ногу в волнистый камень, его соломенный петассос – широкополая рутгарская шляпа – был заброшен за спину сейчас, когда солнце не палило.

– …думаешь, он тут для этого? – спрашивал он.

– Да чтоб я сгорел, но говорят, что он выбросил губернатора Крассоса в залив. Думаю, мы…

Корван не мог расслышать больше ничего, не остановившись, а остановиться – значит привлечь внимание. Привлечь внимание – значит зрительный контакт, а с окруженными красным ореолом зрачками Корвана это было плохой идеей.

Значит, кто-то имеющий власть прибыл в Гарристон. Но у кого хватит власти, чтобы швырнуть губернатора в залив? Корван ничего не знал о губернаторе Крассосе, но в королевской семье Рутгара было с полдесятка молодых принцев. Скорее всего, один из них был послан наблюдать за отбытием из Гарристона. Больше никто не осмелился бы выбросить рутгарского губернатора в море.

Импульсивный короленок на самом деле больше подходил для целей Корвана, чем какой-нибудь спокойный губернатор. Поначалу с ним будет трудно, но его скорее получится склонить готовиться к войне, а Корван, так или иначе, нес вести о войне.

Проходя через город, он поймал себя на том, что анализирует обстановку по привычке полководца. Может, король Гарадул и чудовище, но рутгарцы – оккупанты. К кому присоединятся жители Гарристона, а если присоединятся, то с охотой или нет? По дороге Корван особенно внимательно присматривался к рутгарским солдатам. Порой они ходили поодиночке, разнося приказы командирам или просто возвращались в казармы из таверн. Он видел, как попятившегося солдата случайно толкнул торговец, прикрывавший свой разложенный на ковре товар. Солдат раздраженно отмахнулся, но спину так и не проверил. Торговец, урожденный тиреец, почтительно извинился, но без страха.

Это не был город на грани мятежа. Тирейцы привыкли к оккупации. Рутарцы были четвертой оккупирующей сатрапией, и это была их вторая очередь. Не каждый народ по очереди оккупируют и грабят. Пария делала это первые два года, и если они забрали самую богатую добычу, на их долю также выпала обязанность уничтожить большую часть мятежников. Илитийцы формально сражались за Дазена и все равно не имели центрального правительства, так что они очереди не получили. Аборнейцы предпочитали торговать с обеими сторонами и вступили в войну только после битвы при Расколотой Скале. Они тоже не получили очереди. Остались лишь парийцы, аташийцы, кроволесцы и рутгарцы. В этом порядке, если Корван верно запомнил. Понятно, что жители Гарристона имели своих фаворитов среди оккупантов или хотя бы кого-то ненавидели меньше других.